обижать. Но сразу нельзя же улыбаться каждому его слову, какъ maman теперь дѣлаетъ. Что не смѣшно, надъ тѣмъ я смѣяться не стану. Если къ нему не быть строгой, то къ кому же? Онъ это почувствуетъ — я вижу».
— Самоваръ поданъ, — доложилъ лакей.
— Ну, вотъ, mon cher, опять отзываетъ.
— И папа передъ вами таетъ, — шепнула Темира. — Вы — irresistible.
— Ты пойдешь пить чай, Jean?
— Посижу, посижу съ вами, но не знаю, ничего нельзя пить.
— Попробуйте! — крикнулъ Телепневъ съ своего мѣста.
— М-мъ, — отвѣтилъ Иванъ Павловичъ.
— Благодарю вась, — церемонно сказалъ Телепневъ Темирѣ, вставая.
Темира разсмѣялась.
— А развѣ это лишнее? — спросила она.
— А вотъ у насъ есть еще Ваничка, такъ тотъ кланяется но всѣмъ правиламъ танцевальнаго искусства.
Нина Александровна, проходя мимо Телепнева, остановилась и многозначительно посмотрѣла на него и на Темиру.
— Какъ ваша голова? — спросилъ ее Телепневъ.
— Моя? — ничего, — отвѣчала она.
— Тѣмъ спиртомъ примачиваете?
— Что это, m-г Телепневъ, вы совсѣмъ превратились въ сидѣлку.
— А развѣ это дурно?
И онъ пошелъ съ ней въ столовую, не предложивъ однако руки. Темира пробѣжала мимо нихъ, снёші къ самовару.
— Влюблены? — шепнула Нина Александровна.
— Что это вы такъ часто повторяете, точно съ завистью какой.
— М-г Телепневъ!
— Право, вѣдь, вы не старуха; можете, я думаю, отличить гдѣ любовь, а гдѣ нѣтъ. Или уже не можете? — спросилъ онъ, подходя съ ней къ чайному столу.
— Вы, кажется, меня хотите въ конецъ разбѣсить, — тихо проговорила Нина Александровна, опускаясь на стулъ.
Отъ Темиры не ускользнуло выраженіе ея лица. Она бросила на Телепнева, такъ что тетка этого не видала, очень милый, веселый взглядъ, и тотчасъ же скрыла свою голову за самоваръ.
Иванъ Павловичъ, избѣжавъ когтей смерти, начиналъ уже тосковать о клубѣ, почему безорестанно отвергалъ все, что ему предлагали, и чай, и тартинки, и молоко.
— Молочка-то бы, — Иванъ Павловичъ: — молочка-то — подзадоривалъ Телепневъ.
Lassé de tout, même de l’espérance
Je n’irai plus de mes voeux importuner le sort,
задекламировалъ тотъ въ отвѣтъ.
Prêtez moi seulement le vallon de mon enfance,
Un asile d’un jour pour attendre la mort.
— Такъ вѣдь, Иванъ Павловичъ? — подхватилъ Телепневъ.
— Да, mou cher, да, да, такъ, такъ.
— Чувствительные стихи. Я еще ихъ въ гимназіи зубрилъ…
Телепневъ вдругъ остановился, почувствовавъ на себѣ взглядъ Темиры. Онъ поднялъ голову, она дѣйствительно на него смотрѣла изъ-за самовара. Взглядъ ея говорилъ: «какъ вамъ не стыдно смѣяться надъ моимъ отцомъ при матери и при мнѣ?»
Юлія Александровна также съежилась. Телепневъ почувствовалъ смущеніе и отвѣчалъ Темирѣ взглядомъ, который говорилъ: «другой разъ ни при васъ, ни безъ васъ не будетъ».
И съ видомъ благовоспитаннаго юноши онъ началъ намазывать себѣ тартинку, вспоминая при этомъ, какъ здѣсь же, на томъ самомъ мѣстѣ, онъ читалъ лекціи Нинѣ Александровнѣ о свободѣ англійской націи.
«Боже мой, какъ я былъ глупъ», подумалъ онъ. «А мнѣ казалось тогда, что я великъ и что иначе нельзя себя вести студенту, знающему всѣ формулы органическихъ радикаловъ».
А Юлія Александровна продолжала ублажать своего Жана и сокрушалась, что ему нельзя ѣхать въ клубъ, а дома некому составить партію.
— Вы не играете въ карты, m-г Телепневъ? — сладко спросила она.
— Совершенный профанъ, Юлія Александровна, имѣю самое смутное понятіе о пикетѣ.
— Это, кажется, любимая твоя игра, Jean?
— Вы олицетворенная добродѣтель, mon cher. Я удивляюсь, какъ вы курите еще сигары, вамъ бы пахитосы нужно.
— Вотъ, Jean, m-r Телепневъ, можетъ быть, составитъ тебѣ партію.
— Неужели вы снизойдете до картъ? — спросила Нина Александровна. — Ваше ученое достоинство отъ этого пострадаетъ.
— Неужели вы меня все за то язвите, — возразилъ ей Телепневъ: — что я себя неприлично велъ, мѣсяца полтора тому назадъ, на этомъ самомъ мѣстѣ? Я ужь давнымъ-давно раскаялся.
Взглядъ Темиры сказалъ ему въ эту минуту: и прекрасно сдѣлали.
— Какія карты, ma chère, тутъ четверть часа не пройдетъ и все опять… начинается. Гришка! достань мнѣ изъ кабинета, на столѣ лежитъ книга, такая продолговатая.
«Ну, угоститъ», подумалъ Телепневъ. «Будетъ, значитъ, отечественная или иностранная декламація».
Юлія Александровна просіяла. Жанъ нашелъ наконецъ утѣху. Нина Александровна безъ всякой церемоніи встала и начала прохаживаться изъ столовой въ гостиную черезъ коридорчикъ.
Гришка принесъ томикъ Некрасова.
Иванъ Павловичъ началъ нараспѣвъ:
Въ невѣдомой глуши, въ деревнѣ полудикой,
Я росъ средь буйныхъ дикарей,
И мнѣ дала судьба, по милости великой,
Въ руководители псарей.
— N’est ce pas qu’a du nerf, mon cher? Это изъ «Ларри» — объяснялъ Иванъ Павловичъ аудиторіи. — Только откуда же это псари-то взялись. — Это немножко вольный переводъ.
— Поэту все допускается, Иванъ Павловичъ.
Опять онъ почувствовалъ взглядъ Темиры, но поспѣшилъ ей отвѣтить, что никакой насмѣшки въ его словахъ не было.
Чтеніе длилось битый часъ, такъ что Телепневъ, видя, что ему не удастся побыть съ Темирой, поспѣшилъ раскланяться, какъ только перешли всѣ въ гостиную.
— Вы не будете больше? — сказала она ему, около роялв въ темнотѣ.
— Не буду, — отвѣчалъ онъ и тайкомъ прикоснулся къ ея рукѣ.
Темира смѣло подняла руку и подала ему на глазахъ матери, сидѣвшей у стола.
XVI.
Дѣло о Христіанѣ Иванычѣ разыгралось очень неудачно. Всѣ нѣмцы, которыхъ онъ назвалъ, отперлись, педеля также дали уклончивый отвѣтъ. Начальство наконецъ объявило ему, что онъ «vogelfrei», то есть, можетъ отправляться на всѣ четыре стороны, замѣтивъ, конечно, что ему не благовидно будетъ оставаться студентомъ. Телепневъ хлопоталъ о томъ, чтобы снарядить Христіана Иваныча въ путь и дать ему возможность поступить въ русскій университетъ. Внутренно онъ былъ радъ такому исходу, хоть и негодовалъ на нѣмцевъ. «Христіанъ Иванычъ», думалъ онъ, «малый въ сущности способный, поневолѣ, возьмется за умъ и кончитъ курсъ, тогда какъ здѣсь онъ закисъ бы вѣчнымъ филистромъ и пансіонеромъ кнейпвирта Кранцберга». Онъ предложилъ подписку. Бурсаки подписали вдвое меньше, чѣмъ пропили на проводахъ Христіана Иваныча. Вмѣстѣ съ Христіаномъ Иванычемъ отправлялся въ предѣлы русскіе и Mordkerl Севрюгинъ, протестовавшій все противъ распоряженія начальства. Онъ хорохорился и клялся отыскать нѣмца Купфершмидта на днѣ морскомъ и принудить его наконецъ къ шкандалу.
На проводахъ Пелазги и Эллины заключили между собой наступательный и оборонительный союзъ. Пелазги особенно старались предъ Эллинами, чувствуя свое убожество. Филистръ Лукусъ проливалъ даже горькія слезы въ пьяномъ видѣ.
— Рухнула бурсацкая жизнь, — плакалъ Лукусъ, — и никто ее не воскреситъ. Поцѣлуемся, Телепневъ. И за чѣмъ ты выступилъ тогда отъ насъ? Ты хотѣлъ меня мопсировать, но я не злопамятенъ. Былъ бы ты
