увидимся.
«Не заплачетъ», подумалъ Телепневъ.
Темира пожала руку теткѣ и поцѣловала ее.
— Не нужно ли тебѣ чего-нибудь изъ Петербурга, нотъ какихъ-нибудь?
— Ничего, ma tante, здѣсь все есть.
«Выдержала», сказалъ про себя Телепневъ.
— Прощай, ma chère, прощай, — бормоталъ Иванъ Павловичъ. — Пожалуйста, пиши, что тамъ. Мы здѣсь такъ засидѣлись.
Онъ еще разъ поцѣловалъ свою belle-sœur. Юлія Александровна еще разъ немножко прослезилась и всѣ спустились внизъ.
— Зачѣмъ же вы идете? — спросилъ насмѣшливо Телепневъ Темиру.
— Для maman, — отвѣтила она и такъ на него посмотрѣла, что онъ вознегодовалъ, но умолкъ.
Отецъ завалился спать. Темира ушла заниматься. Нечего дѣлать, Телепневъ долженъ былъ посидѣть съ Юліей Александровной.
— Ахъ, m-r Телепневъ, — застонала она. — Очень тяжело мнѣ иногда. И жалко мнѣ сестру; она такая возвышенная дѣвушка, но судьба ея не устроилась. Мы когда-то съ ней были очень дружны, и, можетъ быть, я виновата въ томъ, что эта дружба не осталась такой теплой. Но все-таки въ нашемъ домѣ она всегда была окружена любовью и вниманіемъ. Jean отдавалъ ей всегда глубокое уваженіе, онъ любитъ ее, какъ родную сестру.
Телепневъ въ упоръ смотрѣлъ на Юлію Александровну, а она все поднимала брови и впадала въ паоосъ.
— Я сознаю, m-r Телепневъ, что Нина гораздо умнѣе меня, у ней больше талантовъ.
— Почему-жь вы такъ думаете? — замѣтилъ Телепневъ.
— О, я въ этомъ увѣрена. А Jean такъ добръ, — вдругъ начала ни съ того, ни съ сего Юлія Александровна: — у него такое прекрасное сердце. Вы сами видите, m-r Телепневъ, какъ онъ молодъ душой. Онъ любитъ все возвышенное, любитъ поэзію. Ему нѣтъ настоящей дѣятельности. Служить онъ не захотѣлъ.
„И съ храбростью его, съ талантомъ
Когда-бы службу продолжалъ,
Навѣрно былъ-бы онъ московскимъ комендантомъ,“
мысленно прибавилъ Телепневъ.
— Онъ, конечно, скроменъ, — продолжала Юлія Александровна въ лирическомъ тонѣ: — онъ не показываетъ всѣхъ своихъ талантовъ, но я скорблю душой, что иногда не могу его оживить и поддержать.
«Господи Боже мой,» думалъ Телепневъ, «вотъ медоточивая-то струя. Вѣдь, можетъ же супружеская любовь доходить до такого безобразія!»
И такъ-то изливалась Юлія Александровна все время, пока Темира сидѣла у себя въ рабочей комнатѣ, а неуяснившйі свое призваніе мужъ сопѣлъ на турецкомъ диванѣ.
Онъ восталъ отъ сна; напившись зельтерской воды, уѣхалъ тотчасъ же въ клубъ. Телепневу сдѣлалось очень жутко. Онъ предчувствовалъ, что не удастся ему поговорить съ Темирой.
«Заведу я, по крайней мѣрѣ, съ ней при матери какой-нибудь индифферентный разговоръ.»
Она явилась предъ самымъ чаемъ.
— Что вашъ Игнаціусъ? — спросилъ онъ ее у стола при маменькѣ.
— Онъ ходитъ ко мнѣ теперь рѣдко, разъ въ недѣлю, — отвѣтила Темира, отыскивая свою работу.
— А что же такъ?
— Занимается своей диссертаціей. Онъ будетъ ее скоро защищать.
— Вы знаете его исторію? — спросилъ Телепневъ, обращаясь болѣе къ Юліи Александровнѣ.
— Какже, le pauvre homme, онъ такой славный, и его, кажется, ужасно тѣснятъ.
— Да, онъ давно докторъ, извѣстенъ множествомъ открытій, а его заставляютъ держать на магистра, а иначе не хотятъ сдѣлать исправляющимъ должность экстраординарного профессора. Вы кончаете съ нимъ? — обратился онъ къ Темирѣ.
— Кончаю.
— Прошли всю естественную исторію?
— Вы меня, кажется, экзаменуете, m-r Телепневъ? Я знаю, что вы очень учены, поэтому вы со мной лучше не говорите о наукахъ.
— Отчего-же? Если вы дѣйствительно интересуетесь естествознаніемъ, мы могли бы съ вами вступить въ долгія бесѣды.
— Въ самомъ дѣлѣ, дитя мое, — запѣла Юлія Александровна: — ты могла бы многимъ воспользоваться отъ m-r Телепнева.
— Я, maman, хорошенько не знаю и того, чему меня учили.
— Ну, вотъ я вамъ помогу.
— Благодарю васъ, я постараюсь одна.
И дѣвушка замолкла.
«Господи, зачѣмъ она такъ изломала себя!» — думалъ Телепневъ почти со слезами на глазахъ.
Онъ еле высидѣлъ за чаемъ и тотчасъ же сталъ раскланиваться. Въ коридорчикѣ его остановила Темира.
— Зачѣмъ вы себя такъ гадко ведете? — сказала она ему.
— я?
— Разумѣется. Вы задѣваете мое самолюбіе за тѣмъ только, чтобы порисоваться.
— Нѣтъ, — рѣзко отвѣтилъ Телепневъ — я хочу быть съ вами, вмѣстѣ заниматься, знать, что вы учите, о чемъ вы думаете, — вотъ вся моя вина.
— Зачѣмъ вамъ быть моимъ менторомъ?
— А другомъ нельзя?
— Друзья такъ не тонируютъ.
— Ваши друзья никогда не могутъ быть просты, потому что вы взвѣшиваете каждое слово и мучите ихъ своею требовательностію.
— Не правда.
— Правда! — вскричалъ Телепневъ.
— Ха, ха, ха! — разразилась Темира: — у васъ никакого характера нѣтъ.
И съ этими словами она убѣжала въ гостиную.
Цѣлый адъ привезъ съ собой Телепневъ домой. Онъ и рвалъ, и металъ; швырялъ свои книги и препараты.
— Работать надо, а не нѣжничать. Шесть недѣль до экзаменовъ, а я разводы развожу.
Сѣлъ онъ къ столу, схватилъ первую попавшуюся химію и ну катать вслухъ. Но не долго продолжалось чтеніе, и въ головѣ сидѣла Темира, и въ сердцѣ Темира, и въ глазахъ Темира.
— Господи, какъ я ее люблю! — вскричалъ онъ. — Долго ли же она будетъ со мною такъ?!
И началъ онъ думать, думать. И всѣ его планы, соображенія, надежды, все это стѣснилось около одного дорогаго образа.
«Засяду за химію», думалъ онъ, «экзаменъ сдамъ къ маю, скажу ей въ послѣдній разъ: да или нѣтъ? Отъ нея все будетъ зависѣть. Но она должна быть моей. Уѣдемъ за-границу, будемъ вмѣстѣ работать для одной общей цѣли!»
Онъ, дѣйствительно, засѣлъ. Ему предстоялъ rigorosum изъ всѣхъ химическихъ предметовъ, изъ такихъ химій, какія только существуютъ на свѣтѣ божіемъ. Нѣсколько дней онъ не показывался въ филистеріи. Проходя изъ лабораторіи по университетскому корридору, онъ увидалъ на черной доскѣ прибитый печатный билетикъ: «Zur feierlichen Magister — disputation des Herrn Doctor Georg Ignatius laden ergebenst ein Decan und Mitglieder der physisch — matematischen Fakultät».
«Надо пойти,» подумалъ онъ. «Можетъ быть, и она будетъ.»
Онъ зналъ, что на нѣкоторыхъ промоціяхъ бываютъ дамы.
По этому поводу, придя домой, онъ весь вечеръ продумалъ о Темирѣ, а страница агрономической химіи о «Patent-dünger» такъ и осталась непрочитанной.
Да, не испыталъ еще Телепневъ такой страсти. Это была не юношеская полу чувственная горячка, охватившая его въ большомъ дикомъ домѣ, не селадонство чичисбея губернской львицы. Образъ дѣвушки стоялъ передъ нимъ строгій, требовательный, карающій, неотразимо-прекрасный. Отъ нея онъ не ждалъ сладкаго, примирительнаго, убаюкивающаго чувства Софьи Николаевны. А воспоминаніемъ объ Ольгѣ Николаевнѣ онъ даже не хотѣлъ марать свое преклоненіе передъ чистымъ существомъ Темиры. Всѣми фибрами чувствовалъ Телепневъ, что съ этой дѣвушкой нельзя ему разстаться, что съ ней приходитъ и свѣтъ, и радость, и одушевленіе, что ей по силамъ будетъ всякій
