он не взял трубку и не перезвонил. Боб посоветовал не расстраиваться, мол, ему Джим тоже не звонит.
Уолли Пэкера снова арестовали, на этот раз за незаконное владение оружием. Пэкер сопротивлялся аресту и угрожал полицейскому, так что теперь ему светил тюремный срок. Сьюзан устало заметила, что почему-то не удивлена, и Боб с ней согласился. Имя Джима в этой связи они не произносили, и Боб ощутил дыхание свободы, осознав, что ему не нужно говорить с братом об Уолли Пэкере (и вообще о чем бы то ни было), не нужно выслушивать его подколки.
По большому счету, он сам не ожидал, что будет воспринимать ситуацию вот так.
В середине октября в Нью-Йорке вдруг сильно потеплело. Солнце припекало совсем как летом, на открытых террасах кафе стало многолюдно. Как-то по дороге на работу Боб шел мимо такого заведения, где посетители читали газеты за утренним кофе, и вдруг его позвали по имени. Ничего не подозревая, Боб обернулся и увидел Пэм. Она сидела за столиком и так резко вскочила, что чуть не опрокинула стул.
– Боб! Стой! А, черт! – Она заметила, что пролила кофе.
Боб остановился:
– Пэм? Ты что тут делаешь?
– Хожу к новому психотерапевту. Только что от него. Пожалуйста, можно я тебя провожу? – Она положила на стол деньги, прижала их чашкой и выбежала с террасы на тротуар.
– Я на работу спешу.
– Знаю, Бобби. Просто я как раз о тебе вспоминала. У меня теперь очень хороший психотерапевт. Он говорит, между нами остались нерешенные вопросы.
Боб удивился:
– С каких это пор ты веришь в психотерапию?
Он заметил, что Пэм похудела и выглядит издерганной.
– Не знаю. Просто решила попробовать. Я в последнее время в каком-то подвешенном состоянии. А ты вообще исчез!.. Представляешь, – она тронула Боба за плечо, – до этого хорошего терапевта я ходила к одной тетке, которая упорно называла Ширли-Фоллз «Шелли-Фоллз», и я в конце концов не выдержала и возмутилась: ну неужели так сложно запомнить. А она ответила: «Ах, Памела, не сердитесь из-за ерунды». А я ей говорю: «Знаете, жителям Ширли-Фоллз ваша ошибка не показалась бы ерундовой. Вот у вас, например, офис на Флэтбуш-авеню, а я буду говорить, что на Парк-авеню, ах, ошиблась, с кем не бывает?»
Боб изумленно смотрел на нее.
– И эта овца все время называла меня Памелой. Я ее поправила, а она заявила, что Пэм – это детское имя, а я уже взрослая женщина. Ты представляешь? Тупая курица в красном недоразумении с накладными плечами и за огромным столом.
– Пэм, ты платишь психотерапевту, чтобы поговорить о Ширли-Фоллз?
Она растерялась.
– Ну, мы говорим о разном. Просто Ширли-Фоллз иногда всплывает в разговоре, потому что я, наверное, скучаю.
– Ты живешь в огромном доме, ходишь на вечеринки к людям, у которых на стенах висят картины Пикассо, и скучаешь по Ширли-Фоллз?
Пэм отвела взгляд.
– Бывает.
– Пэм, а ну-ка послушай меня.
Боб увидел, как на ее лице отразился испуг. Они стояли посреди тротуара, мимо шли на работу люди с портфелями и сумками через плечо, каблуки стучали по асфальту.
– Я задам тебе один вопрос. Это правда, что после развода ты подкараулила Джима, напилась в его компании, заявила, что считаешь его привлекательным, и выложила ему все свои тайны времен нашего брака? Отвечай: да или нет?
– Что? – Пэм чуть вытянула шею, будто пытаясь разобрать выражение его лица. – Что-что? – переспросила она, и страх в ее глазах сменила растерянность. – Говорила ли я твоему брату, что считаю его привлекательным? Джиму?!
– Да, Джиму. У меня только один брат. Он для многих привлекателен. Его даже включили в рейтинг секс-символов тысяча девятьсот девяносто третьего года.
Боб отступил назад, пропуская толпу, спешащую к подземке и автобусной остановке. Пэм шагнула за ним, и оба теперь стояли почти на проезжей части. Боб пересказал, что наговорил ему Джим в гостинице, когда они приезжали в Ширли-Фоллз на демонстрацию.
– Мол, ты начала откровенничать о таких вещах, о каких распространяться не стоило.
– Знаешь что, Боб Бёрджесс? – Пэм запустила пальцы в волосы. – Твоего брата я терпеть не могу. А знаешь почему? Потому что мы с ним в чем-то похожи. Только, в отличие от меня, он сильный, успешный и всегда умеет найти себе благодарных слушателей. А я нервная, жалкая и слушателей себе найти не могу. Частично поэтому я и хожу к психотерапевту – чтобы он меня слушал хотя бы за деньги. Нашу похожесть мы с Джимом с первого дня друг в друге чувствовали, и он всегда старался поставить меня на место в этой своей пассивно-агрессивной манере. Он жить не может без внимания окружающих, его потребность настолько явная, что меня просто тошнит. А бедняжка Хелен этого не видит, слишком глупа. Он требует внимания, получает его и отстраняется, потому что желание быть замеченным не имеет ничего общего с отношениями, а большинство нормальных людей хотят именно отношений. Действительно, я один раз с ним выпила. И он заставил меня что-то ему сказать, потому что он всегда так делает. Это его работа – заставлять людей произнести именно те слова, которые он хочет услышать, будь то правда или ложь. Значит, я считаю его привлекательным? Разве я так формулирую? «Ах, Джим, я всегда считала тебя таким привлекательным!» Смеешься, что ли? Так могла бы сказать Хелен, бедная набитая деньгами диванная подушка из Коннектикута!
– Он назвал тебя паразитом.
– Как мило. Как мило, что ты мне об этом сообщаешь.
– Да кого волнует, как он тебя назвал!
– Тебя волнует! Иначе ты не стал бы на меня нападать!
– Я на тебя не нападаю. Я просто хотел знать.
– Ну а я просто хочу объяснить тебе, что брат не имеет никакого права пудрить тебе мозги! Сам он паразит! Паразит, который присосался сначала к Уолли Пэкеру, а потом ко всяким беловоротничковым преступникам. Благое дело делает, что ни говори!
Пэм не плакала. Даже не собиралась заплакать. В кои-то веки она была похожа на себя, Боб не видел ее такой уже много лет. Он извинился. Предложил поймать ей такси.
– Нахер. – Пэм вытащила из сумочки телефон. – Я ему позвоню сию же секунду. Мне есть что ему сказать, а ты послушаешь. – Она ткнула Боба телефоном в грудь. – На самом деле мы с Джимом не паразиты, Боб. Мы статистика. Еще два неудачника из поколения беби-бума, которые собирались принести великую пользу обществу и не сделали ничего. И теперь ноют по этому поводу. Да, я хожу на вечеринки в дома, где на стенах развешаны полотна Пикассо, и при этом – что уж поделаешь, Бобби, – на меня часто нападает тоска. Я-то думала, что буду паразитологом, буду лазать по всей Африке и люди будут мне благодарны. Я буду спасать умирающих. Лично спасу Сомали! Это называется мегаломания, Бобби. Есть такая болезнь. Погоди-погоди, сейчас я наберу твоему гребаному брату. Какой у него номер?
