и стоим. – Чертов Перси.
Сципион раскрытой ладонью хлопает меня по плечу и поднимает мою голову, будто доску из пола выламывает.
– Если так не хочешь видеть Перси, переночуешь на корабле. Я же просил никуда не ходить, за вами ведь охотятся. Нас всех могут повесить. – Он обнимает меня за плечи, я помимо воли наваливаюсь на него всем телом, и мы идем сквозь толпу.
Я доверяюсь Сципиону: пусть сам решит, куда меня вести, в порт или в трактир. Наконец я вижу что-то знакомое – колокольню на площади Святого Марка, иглой бьющую в луну. Всего несколько часов назад мы с Перси стояли в ее тени. Чертов Перси! Я так зол на него, что хочется куда-нибудь всадить кулак. Выбор невелик: я сам, Сципион и толпа незнакомцев – ни одного подходящего варианта. Кто-то задевает меня плечом, еще кто-то визжит прямо в ухо, и я резко торможу, вдруг захлебнувшись ночным воздухом.
Сципион тоже останавливается.
– Монти, еще чуть-чуть, мы почти пришли.
– Я должен… не могу…
Мое дыхание учащается, Сципион, видимо, заметив это, встает поближе:
– Что с тобой?
Я вжимаю ладони в щеки, чувствуя, как из груди поднимается едкое сожаление. Безумно тянет разреветься, будто слезы все смоют. Сципион встает у меня за спиной, кладет руки на плечи.
– Поспи. Глядишь, утром будет легче.
– Перси меня больше не любит, – бормочу я.
Рука Сципиона дергается. Но то ли он все понимает и молча принимает, то ли вкладывает в мои слова самый невинный смысл.
– Он еще передумает.
И начинает подталкивать меня вперед. Я не сопротивляюсь. Вдруг кто-то преграждает нам дорогу. Мозговые импульсы медленно доходят до ног, да и сам мозг соображает неважно, и я просто врезаюсь в стоящего впереди. Сципион наступает мне на пятку, и я вышагиваю из ботинка.
– Scusi [21]. – Сципион, не выпуская меня, пытается обойти мужчину. Тот, кстати, облачен в ливрею солдат дожа. Он снова заступает Сципиону дорогу, в этот раз нарочно, и тот замирает. Я так и стою на одной ноге, пытаясь надеть ботинок, и Сципион едва не сбивает меня с ног.
Солдат что-то спрашивает по-венециански, мы непонимающе на него смотрим.
– Просим прощения, – говорит Сципион по-французски.
Солдат снова заступает нам дорогу. Сципион крепче сжимает мое плечо.
– Вы говорите по-английски? – спрашивает солдат, коверкая слова, будто не понимает, о чем говорит, а просто заучил звуки.
Сципион какое-то время продолжает оценивающе его разглядывать, потом отвечает уже по-английски:
– Да, говорим.
– Вы из Англии? – спрашивает солдат, обращаясь уже скорее ко мне. Я машинально киваю.
Кто-то хватает меня сзади и отрывает от Сципиона. Мышцы сводит судорога. Меня держит второй солдат, огромный, высокий, с квадратной челюстью, на которой не хватает нескольких передних зубов. На нем такая же ливрея, как и на первом. Я начинаю потихоньку понимать, во что мы вляпались, мигом накатывает ужас, я пытаюсь вывернуться из захвата, но слишком много выпил, а солдат слишком огромный. Видя мои слабые попытки сбежать, солдат скручивает мне руки за спиной, легко, будто они из ткани. Я вскрикиваю от боли. Сципион вырывается куда удачнее меня, и солдаты зовут на подмогу еще двоих, до того скрывавшихся в тени собора.
Солдаты переговариваются по-венециански, Сципион пытается что-то им объяснить сперва по-французски, потом по-английски, но они, похоже, не понимают ни слова. Я тоже ничего не понимаю и снова пытаюсь высвободиться: на сей раз я меняю тактику и изображаю внезапный обморок, надеясь, что от неожиданности меня выпустят. Но солдат вздергивает меня за ворот на ноги и что-то говорит на ухо. Я барахтаюсь, пытаясь вырваться. Сципион вдруг просит:
– Монти, хватит!
От испуга в его голосе я застываю и оглядываюсь: один из солдат достал тонкий нож, настолько узкий, что его видно только в лунном свете. Острие упирается Сципиону в горло. Я тут же перестаю барахтаться, и мне снова заламывают руки. Нас ведут через площадь: один солдат держит меня, двое по флангам, четвертый, с кинжалом наголо, замыкает шествие.
Идем мы недолго. Нас проводят через толпу: со всех сторон нас задевают какие-то перья, кринолины, сукно, хлещут перекинутые через плечо жемчужные ожерелья. И вот мы стоим на берегу канала у Дворца дожей. Привратники в таких же ливреях, что и у наших пленителей, пропускают их без единого слова, и нас ведут по обрамленному белыми каменными колоннами дворику, потом по двум лестничным пролетам и наконец заводят в огромные двери черного дерева.
Бóльшую часть комнаты, куда нас приводят, заполняет громадная кровать с балдахином. До самого потолка тянутся темные деревянные панели, окаймленные золотой лепниной, а с фрески на потолке на нас взирает крылатый лев Святого Марка. Канделябр белого стекла роняет на ковры воск. Его свет бьет по глазам, я закрываю лицо руками и морщусь от боли. Дверь за нами захлопывается.
Огромный солдат наконец отпускает меня и произносит по-французски, с присвистом сквозь дырки от передних зубов:
– Мой господин, этих джентльменов вы искали?
– Один подходит, – отвечает до тошноты знакомый голос. – А этого малого впервые вижу.
Я убираю ладони от лица. С изумрудного кресла поднимается герцог Бурбон. На подоконнике сидит, подавшись вперед, Элена. Она вытягивает шею в сторону Сципиона, и ее коса падает на плечо.
– Это еще кто такой?
– Полагаю, кто-то из пиратов, с которыми они приплыли, – отвечает Бурбон. – Сегодня утром портовые чиновники доложили мне о прибытии их судна. С этими двумя еще кто-то был? – спрашивает он солдат.
– Нет, господин. Они были вдвоем.
– А друзья ваши где, Монтегю? – спрашивает Бурбон. – Я, признаться, надеялся на визит всей вашей троицы.
Сердце принимается бешено колотиться. «Трезвей! – думаю я. – Трезвей уже, начинай думать головой и беги отсюда». Кинжал пока убран в ножны, и я бросаюсь к двери, но неверно выбираю направление и врезаюсь плечом в Сципиона. Солдат хватает меня за воротник и толкает к кровати. Изножье бьет меня под колени, я теряю равновесие и, подняв облачко пыли, валюсь на матрас. Рот заливает металлический вкус крови.
– Что вы с ним сделали? – спрашивает Элена.
– Он напился, – морщит нос герцог. Потом снова обращается к солдатам: – Благодарю вас, господа, можете быть свободны. Я распоряжусь, чтобы вас наградили.
Едва люди дожа уходят, Бурбон хватает меня за локоть. У него за поясом торчит тяжелый пистоль с гравированным стволом. Когда он ставит меня на ноги, рукоятка больно врезается мне в живот.
– Отдай его, – говорит он, кладя одну руку на ремень, на случай, если я вдруг не заметил у него на поясе небольшую пушку.
Мои слова натыкаются друг на друга, скорее от страха, чем от выпивки:
– У меня его нет.
– Как это нет?! – Герцог принимается выворачивать мне карманы и прощупывать подкладку, будто я мог зашить ключ под нее.
– У него он, точно у него, – говорит из-за его спины Элена.
– Тихо! – рявкает он.
– Они украли его у нас.
– Я сказал: тихо! –
