Ты не представляешь, как ты помог.
Мы вышли за ворота. Машина по-прежнему мигала аварийкой, и к нам приближался, притормаживая, полицейский автомобиль. Петя сделал какой-то жест рукой, и полицейские, вновь набрав скорость, скрылись.
– Нет, ты даже не догадываешься, как ты удачно поговорил. В тебе какой-то талант, нам Александр Васильевич всё время это говорит, а я ещё как-то над тобой издевался…
Я не слушал и смотрел в окно.
Жизнь обрела смысл. Оттуда всё видно, и значит, я потом увижу, что будет после. Ничто не исчезает, мир прекрасен, и боль расставания не вечна.
Петя остановился на светофоре.
– Хотьково! Хотьково, твою мать, кто бы мог подумать! – произнёс он с восторгом.
Бессмертие! Вечная жизнь! О, чего нельзя перенести за такую будущность!
Михаил Погодин. Невеста на ярмарке
Лето начиналось в дождях и сырости, а потом навалилась жара. Время моё тянулось от понедельника до пятницы, а потом – от субботы до воскресенья, и это были разные времена. Суббота и воскресенье принадлежали родителям, и они могли наблюдать моё прилежание в огороде – среди хвостиков моркови, больше похожих на папоротник, на сборе ягоды или электрическом покосе.
Но на неделе они ночевали в городе, так что будни оставались за мной. Бабушка спала – она спала до позднего утра, спала за обедом, а вечером уходила в свою комнату и задрёмывала под телевизор.
Поэтому выходные были медленными, как жевательная резинка на разрыв, – до того момента, пока отец не говорил, что пора, а иначе они будут стоять на шоссе в пробке. Но до этого мы сидели за столом на веранде, где билась в стекло сомлевшая от жары муха, бренчали ножи и звякали стаканы. Обычно в такие воскресенья приходил кто-то из соседей.
В этот раз пришёл дядя Стёпа и между делом сказал, что воинскую часть будут застраивать. Кто-то купил лес за холмом, и теперь там будет коттеджный посёлок.
– Ужас какой! Там ведь радиация! – всплеснула руками мама. – Кто же там купит землю?
– Глупости, – ответил папа. – Нет там никакой радиации. Даже мы мальчишками туда бегали с дозиметром. Ничего там нет, мы всю жизнь там грибы собирали.
– Вы в лесу собирали, а не на территории, – не сдавалась мама.
Я выскользнул из-за стола, потому что меня уже ждали Лёнька и Марьяна. Марьяна, может, меня и не очень ждала, но в Лёньке я не сомневался.
Жара спадала, между дачных просторов тёк прохладный воздух, шумели за заборами сосны. Чужие взрослые тоже готовились уезжать в город, и из-за высоких заборов было слышно, как они пакуют что-то в свои автомобили, ворчливо перекрикиваясь.
– Военную базу купили, – сообщил я. – Там дачи будут.
– Ой, новость. Все уже знают, – ответила Марьяна.
Я сразу поверил – уж ей-то всегда первой расскажут, найдётся кому.
Хотя что ей до военной базы. Когда малахольный соседский парень бредил какими-то цифровыми или номерными станциями, она говорила, что это скукота. А тут выходило, что она интересуется мальчишечьими темами.
Мы сидели на общественных досках, купленных для ремонта сторожки. Лёнька тут же сказал, что надо завтра махнуть на место, где была военная база, потому что у военных часовые никого не ловили, а вот у новых хозяев будут страшные собаки и охранники с автоматами. В прошлом году один таджик на дальних дачах полез через забор, так и повис – весь в дырках, кровищи натекло… Он, кажется, сам верил в то, что рассказывал.
Мы сговорились завтра махнуть туда на велосипедах – пока нет опасности, что нас пристрелят. Я бы особенно этого не боялся – военные ушли оттуда, ещё когда я был маленький. Мы как-то ходили туда за грибами с отцом и видели ржавые ворота. Но всё же там была ещё охрана, и нас шуганул дядька в пятнистой форме без погон. Теперь-то приедут богатые люди и всё окружат забором – не чета военному, который состоял из бетонных плит, кое-где уже рухнувших.
Наутро я вывел велик из сарая. Бабушка спала, и я не стал её предупреждать, потому что никогда не предупреждал – ни к чему ей было это знание.
Мы погнали по асфальтовой дороге, которую, как говорили, построили военные, а теперь по ней ездили только дачники. Впереди ехала Марьяна, и я не мог оторвать взгляда от её ног – загорелых, в ссадинах, сильных ног гимнастки. Она ездила на соревнования, и я знал, что у неё сборы в конце лета. Там, на сборах, красавцы, чемпионы – не то что мы. Мы её временные друзья, пажи королевы. Это немного обидно, но я понимал, что готов платить любую цену, чтобы смотреть, как она крутит педали.
Мы спрямили через лес и запрыгали на своих велосипедах по узловатым корням, торчавшим из земли.
Когда я был маленький, ребята у сторожки рассказывали, что на краю леса закопан немецкий солдат. Его похоронили, как он был – с автоматом и Железным крестом. И если могилу найти, то можно всё это достать.
Потом я стал сомневаться, что солдат похоронен с оружием. Но с крестом – это может быть.
Тропинка вывела к военному забору, а затем и к широкой дыре в нём. Где-то рядом ржавела колючая проволока, но она уже исчезла в зарослях борщевика.
На территории стояли два больших бульдозера, но никого при них не было.
– Знаешь, – сказал Лёнька, – я не верю, что тут будут дачи, – это им сколько всего сломать нужно. Не будут же они ангары перестраивать.
Ангары тянулись перед нами – из мощных блоков, уродливые и приземистые, ровно двадцать штук. Дороги между ними поросли травой, и мы повели велосипеды, взяв за рули, чтобы на скорости не напороться на какую-нибудь арматурину, вылезшую из растрескавшегося бетона. Жара почти не чувствовалась, дул сильный, оглушающий ветер, который гнал по небу рваные ослепительно-белые облака. Значит, скоро погода переменится, снова пойдут дожди, и Лёньку увезут в город. Его увезут, а Марьяна уедет на сборы.
– Тут склады сделают, – размышлял я философски. – У станции сделали склады, называются «Пятнадцатый холодильник». Там мясо мороженое на весь город лежит.
От военных здесь остались только эти угрюмые длинные ангары и страшные фигуры на плацу. Фигуры были нарисованы на железных листах и изображали строевые приёмы – нарисованные люди потеряли часть краски, и солдаты на них напоминали зомби в рваной военной форме. Никого больше тут не было.
Прямо хоть бульдозер угоняй.
Ангары отличались друг от друга только цифрами, только один, центральный, был крупнее и имел на крыше несколько шаров –
