премия. – Жозеф оглядел сборище. – Здесь написано, что диплом уходит к «пушкинисту, литературоведу, критику и исследователю творческого наследия России блогеру Демону»!
– Я здесь, здесь я. – Писклявый голос исходил от андрогина, который казался прозрачным. Огромная роговая оправа клонила голову Демона к полу. Несуразный вид пушкиниста вызвал бурю восторгов и оваций.
Демон-блогописец, взойдя на сцену, приложил худенькие ручки к груди. Жозеф благоговейно повесил на шею орденоносцу золотую медаль и нежно потрепал его за подбородок.
– Я сердечно благодарю вас за высокую оценку, – запищал Демон. – Мой вклад в культуру невозможно переоценить. Александр Сергеевич Пушкин уже в свои времена был дальновидным и прогрессивным деятелем. Он велик не столько своим творчеством, сколько своим даром провидения. Я не стану пересказывать содержание моего блога, вы можете сами прочесть. Я продолжаю работу и уверен, многих из вас она заинтересует.
Андрогин Димон, выступающий в сети под ником «Демон», действительно доказал, что Александр Сергеевич во всех своих произведениях тайно голосовал за всеобщую толерантность.
– Судите сами, – заливался соловьем Демон. – Как не говорить о толерантности великого поэта, когда он постоянно подает нам знаки о ней. Разве мы не помним о тридцати трех богатырях, которые в течение долгого времени появляются под предводительством Батьки? Заметим – ни одной женщины среди них! Как пришли – так и ушли. А мертвая царевна, которую любят и охраняют семь богатырей? А «Сказка о золотом петушке», в конце концов? Про «Гаврилиаду» даже и говорить нечего…
– Над чем вы сейчас работаете? – выкрикнула одна из поклонниц Демона.
– Не хотел говорить, но вам скажу на радостях! – засиял пушкинист. – Я делаю иную трактовку единственного пушкинского романа в стихах. Он будет называться «Евгений и Онегин».
Полковник вяло наблюдал из-за кулис, как Жозеф вручил дипломы и медали не менее достойным, чем Димон, претендентам за достижения в музыке, театральном искусстве и прочих номинациях.
После торжественной части Жозеф объявил начало банкета.
Утро во Дворце Толерантности оказалось не слишком добрым. Жалкие остатки ночных гостей в феерических нарядах, потерявших блеск и товарный вид при солнечном свете, расползались в разные стороны, пытаясь сбитым обонянием уловить потоки свежего воздуха из входных дверей. Уборщица баб Маня – соратница Полковника по обслуживанию нужд Дворца универсального назначения – усердно плескала пенную, серую от грязи вонючую жидкость из ободранного ведра вслед ускользающей «нечистой силе» и яростно плевалась через левое плечо. В особо тяжких случаях баб Маня пришептывала «тьфу-тьфу-тьфу три раза – не моя зараза».
Еще большую неловкость гости Толераниума испытали, оказавшись на улице лицом к лицу с толпами народа, который сосредоточенно топтался на центральной площади, собираясь на шествие «Бессмертного полка». Многие горожане бережно держали в руках портреты погибших родственников; смешные и гордые детишки с особой осторожностью поправляли на себе военную форму и трогали пилотки; в воздухе пересекались «бьется в тесной печурке…», «давай закурим…», «в лесу прифронтовом…».
На странных, потрепанных, одетых в непотребные наряды пришельцев народ реагировал неоднозначно. Кто-то сочувствовал: «Вот надрался, бедолага, – два дня из жизни пропало…» Кто-то ехидно замечал: «Из Дома терпимости и не так выкидывали…» А большая часть демонстрантов брезгливо морщилась, отступая в сторону, чтобы не задеть ненароком еле живых ряженых.
Ковригин завороженно смотрел в окно второго этажа своего нового владения и недоумевал, откуда взялся весь этот народ, который решил нарушить его долгожданный покой. Люди мешали. Они издавали множество звуков: пели, кричали, разговаривали, шептались. Особенно бесили пронзительные детские голоса, застревающие в барабанных перепонках, как иглы. Вся прелесть уединения и обладания мечтой сходила на нет, когда отвратительная, ничего не понимающая толпа внедрялась со своим ничтожным и диким самовыражением в настоящее, неподдельное чудо полного отрешенного счастья.
– Как я тебя понимаю…
Ковригин вздрогнул, но потом узнал голос Виктора и обрадовался. Алекс надеялся, что именно Виктор поможет справиться с нелепым недоразумением, которое мешает затаенному личному счастью. Но Виктор тоже не понял – он подошел к окну и распахнул его настежь. Прохладный утренний воздух, тревожные звуки и радостные детские крики вызвали у Ковригина приступ отчаяния. С болью в сердце он наблюдал за происходящим.
– Ты очень все хорошо организовал, – сказал Виктор, повернувшись лицом к Ковригину и запрыгнув на подоконник. – Ты превзошел самого себя. Такого форума у толеранов еще не было.
Ковригин с трудом понимал, о чем вещает Виктор, но предположил, что может извлечь свои дивиденды.
– Значит, основная работа выполнена? Я могу остаться здесь? – с надеждой спросил он.
Виктор неприятно хохотнул.
– Можешь и остаться, хотя работы еще непочатый край, – сказал он, указывая на толпу, собравшуюся в грандиозное шествие.
– Что? – переспросил Ковригин. – Что ты сказал?
– Да, говорю, работы – непочатый край, – с улыбкой повторил Виктор, спрыгнув с подоконника и закрывая фрамугу. – Впрочем, к тебе это не относится. Можешь спокойно отдыхать. Попрошу, чтобы заколотили окна. Тогда тебе точно никто не будет мешать.
Ковригин испытал облегчение. Как все просто. Как он сам не додумался… Он хотел было поблагодарить Виктора, спросить его о планах на лето, но тот исчез так же неожиданно, как и появился.
К августу городские власти Венецка, учитывая пожелания горожан, огородили строительным забором Игнатьевский особняк, который уже несколько месяцев стоял с заколоченными проемами и беспорядочно разросшейся зеленью. Подряд на реставрацию и охрану музея – архива НКВД взяла никому не известная компания под названием «Санапа и К». Для ведения ландшафтных работ были приглашены перуанские дизайнеры, которые в свое время приводили в порядок птичий рынок в районе Галапагосов…
Кроме того, в городском парке установили несколько живописных фонтанчиков с питьевой водой и покрасили скамейки в ядовито-зеленый цвет. Возле фонтанчиков в жаркие дни кипела жизнь: воробьи купались в переливающихся радугой лужицах, собаки запрыгивали в терракотовый глиняный желоб и лакали воду прямо из слива, дети радостно поливались из бутылочных брызгалок. За всем этим весельем из-под навеса небольшого уютного кафе наблюдал молодой человек лет двадцати. Открытое умное лицо и озорные глаза выдавали в нем незаурядную личность. Напротив него, развалившись на плетеном диване, сидел, очевидно, его товарищ – хозяин странной неухоженной дворняги по кличке Рудольф. Взмокший ярко-рыжий официант с удивлением поднимал брови, слушая беседу полуденных посетителей.
– Отвечать, Антон, нужно сразу, не раздумывая. Иначе пропадет чистота эксперимента.
Антон взволнованно кивнул. Хозяин Рудольфа продолжил:
– Ты на кровать сразу ложишься или сначала садишься?..
– А кулак зажимаешь вместе с большим пальцем или сверху его оставляешь?..
– А дедушка твой какого пола был?..
Манифестор сладко потянулся, очнувшись от дремы.
– Быстро ты
