более вероятными реакциями должны быть удивление и огорчение – ее учителя были умными, понимающими людьми, и они прекрасно знали, что ничего хорошего от этой системы ждать не приходится. Они не стали бы делать из нее козла отпущения, пусть она и винила себя сама.
Теперь распространение новости среди учеников было только вопросом времени. Она запланировала общешкольное собрание на пятницу, но сомневалась, что до этого момента все останется в секрете. Было бы трудно скрыть от детей разговор в зале, не предназначенный для них. Она подготовила список действий на ближайшее будущее: составить расписание приемных часов Фила, школьного психолога и своих собственных; разослать семьям руководство по взаимодействию со своими школьными округами. Этот список, уместившийся на одном листке бумаги, выглядел смехотворно и, конечно, смехотворным и был.
Прошло три дня с тех пор, как она в последний раз разговаривала с Мэл. Это ее немного пугало. Обычно, когда они ссорились, Мэл не могла удержаться и писала уже через несколько часов, пусть даже просто для того, чтобы нарушить молчание новой порцией оскорблений. С другой стороны, это была не обычная ссора. Здесь Фебруари оказалась кругом неправа, и в глубине души она знала, что ей придется первой сделать шаг к примирению. Она просто понятия не имела, как объяснить свой обман.
Прошло пять часов с тех пор, как Фебруари в последний раз видела Чарли Серрано, – правда, в тот момент она об этом не задумывалась и подсчеты будет проводить намного позже. Она пообщалась с Чарли в видеочате и прочитала ей последнюю лекцию из своего курса, посвященную движению “Глухого в президенты”. Чарли выглядела заметно лучше; она выразила желание поскорее вернуться в кампус и пришла в полный восторг от того, как студенты захватили собственный университет. Ее интерес порадовал Фебруари – это было знаковое событие, центральный элемент мифологии глухих и мастер-класс по политическому акционизму. Когда Чарли начала задавать один вопрос за другим — Как студенты смогли завести автобусы? Откуда они узнали, как это делается? Что такое с-а-н-к-ц-и-и? – Фебруари даже позволила себе немного возгордиться: девочка прошла огромный путь. Думать о том, что через несколько месяцев Чарли придется вернуться в Джефф, было мучительно.
Фасад Старой резиденции был неотделанным, неоштукатуренным, и Фебруари подошла к стене, чтобы прикоснуться к знакомому камню, холодному и изрезанному бороздами. Она провела пальцем по ложбинке раствора. Под ноготь набились песчинки, и она расстроилась, а потом почувствовала себя дурой – разве опасность для Ривер-Вэлли в крошащемся растворе? Она гадала, что станет с этими зданиями, с кораблями, которые выстояли в стольких бурях. Она представила, как городская администрация сносит их, чтобы построить торговый центр, или превращает общежития в лофты, и не могла решить, что из этого хуже. Она надеялась, что их оставят в покое – по крайней мере хоть на время, чтобы крыши успели провалиться, а стены обросли толстыми одеревеневшими побегами, чтобы следы жизни здесь поглотила земля, как это было со всеми исчезнувшими цивилизациями. Она нежно похлопала стену, словно желая поблагодарить ее за хорошо проделанную работу, и стала смотреть, как садится солнце.
Ролевой сдвиг: как вжиться в свою историю
Ролевой сдвиг – это особый грамматический компонент АЖЯ, который применяется, когда говорящий использует положение тела, наклон головы и направление взгляда наряду с характерными выражениями лица, чтобы изобразить другого человека или объект повествования.
Например, при стандартном ролевом сдвиге плечи и корпус смещаются влево, чтобы обозначить одного персонажа рассказа или участника беседы, а потом вправо, чтобы обозначить другого.
Остин смотрел на мигающий курсор в своем по‐прежнему пустом отчете по лабораторной работе, думал: если завалить все экзамены, наверное, его выгонят из школы и не переведут в Джефф, и вдруг заметил за окном резкий луч света.
Элиот, сидевший ближе к окну, поднял голову.
Да, это твоя девушка, – как ни в чем не бывало сказал он.
Остин вскочил с кровати, пошел открывать окно и был приятно удивлен, обнаружив Чарли, которая стояла в живой изгороди и светила ему в лицо фонариком телефона.
Что ты делаешь? – сказал он, щурясь от света.
Извини, – сказала она, опуская телефон. – Ты занят?
Она потянулась к нему и поцеловала его. Он помог ей забраться в окно.
Когда ты приехала?
Только что.
Ты… уже готова вернуться?
А что, ты не рад меня видеть?
Конечно, рад.
Он закрыл окно и задвинул шторы, подвел ее к своей кровати. Они снова поцеловались, и она позволила ему провести рукой по ее бедру. Элиот на другом конце комнаты опять уставился в свой ноутбук. Остин махнул рукой, привлекая его внимание.
Не оставишь нас на минутку?
Конечно, – сказал Элиот.
Он взял ноутбук и неторопливо вышел в комнату отдыха, а Остин и Чарли продолжили с того места, на котором остановились: Остин скользнул рукой ей под футболку, медленно, словно пересчитывая позвонки, пока не добрался до лифчика.
Она кивнула. Он расстегнул застежку, и Чарли забралась на него сверху и стянула с себя футболку.
Потом они несколько драгоценных минут лежали поверх одеяла, и Чарли устроилась на сгибе его руки. Это было безрассудно, учитывая, что близилась вечерняя проверка, но оттого особенно приятно. Он бы никогда никому не признался, но на самом деле именно это ему нравилось в сексе больше всего – эйфория, наступающая после, такая яркая, что затмевает весь окружающий мир. Было неудобно говорить, лежа рядом, но они все еще находились так близко друг к другу, что в этом не было необходимости.
Ему показалось, что это длилось совсем недолго. Остывающий пот холодил кожу, и Чарли поежилась. Он почувствовал, как она дактилирует прямо у него на груди:
Он немного подвинулся, чтобы они могли видеть друг друга.
Что такое?
Кажется, я не могу здесь оставаться.
Она снова натянула лифчик и футболку.
Я что‐то сделал не так?
Нет, в смысле, оставаться в Колсоне.
О чем ты?
Мои родители хотят опять поставить мне имплант.
Что? После того, как…
Остин указал на ее швы, и она кивнула.
Вот именно. Они все уже решили, и я
