– Почему, почему вызовут тебя, а не меня?! – захныкал на своей галерке Шошиа. – Чем ты лучше меня? Я украл меньше, чем ты? Растратил меньше, чем ты? Или семья у меня хуже твоей? Или мне меньше тебя хочется дышать свежим воздухом? Скажи: чем ты лучше меня?!
– Тем, дорогой мой Шошиа, что организм у меня слабый, нежный и тюрьма мне противопоказана. Ещё два-три допроса, и я могу погубить много, много народу… Потому что секретов знаю много…
– Не секретов, а саидумло[29]! – поправил Тигран.
– Да, знаю много… этого самого…
– А я что, я знаю меньше? – спросил Шошиа.
– Наоборот, дорогой Шошиа, ты знал больше того, что тебе полагалось знать…
– Это почему же? – разобиделся Шошиа.
– Потому, что ты все уже выложил. А я до сих пор не сказал ни одного слова… И пока я не заговорил, друзья-евреи раздобудут пуд золота, и очень скоро откроется дверь и надзиратель позовет меня: "Мошиашвили, с вещами!"
– О, горе мне, детки мои дорогие! – запричитал Шошиа. – Какого черта я впутался в это проклятое дело с ежевичным соком! Все это ваша мать, ненасытная, подлая тварь!.. Она одна виновата во всем!..
– Хватит тебе! Надоел со своими детками и соками! – прикрикнул на Шошиа Девдариани. Тот прикусил язык. – Дальше, дядя Исидор?
– Так вот. Если судить по еврейскому закону. Гоголь грузин, да ещё какой! Настоящий колхидец!
– Но здесь не Израиль, а Грузия! – возразил Чейшвили.
– Правильно. Однако были отдельные случаи, когда и в Грузии при необходимости судили точно так же. Например, Лаша и Русудан назывались сыном и дочерью царицы Тамар, а не отца их – Давида.
– Ва-а-а! – вырвалось у Тиграна.
– Ладно, – сказал Шошиа, – допустим, Гоголь грузин. А этот, Мошиашвили?
– Ну, дорогой Шошиа, у Мошиашвили дела обстоят лучше всех! улыбнулся Исидор.
– Не говори только, что он – Багратиони![30] – предупредил Исидор а Шошиа.
– Могу сказать кое-что похлеще! Дай только вспомнить…
Исидор закрыл глаза и задумался. Потом начал медленно:
– …И тогда царь Навуходоносор разгромил Иерусалим, и пришли бежавшие оттуда евреи в Картли[31], и попросили приюта у мцхетского старосты, и поселил он их у реки Арагви, на месте, имя которому Занави… Так, если память мне не изменяет, сказано в "Картлис цховреба"…
– Ну и что?
– То, что было это в пятьсот восемьдесят шестом году до нашей эры… Так сказано в "Картлис Цховреба"… И ещё известно, что чувство родины, любовь к родине – это инстинкт, который развивается на протяжении веков и передается из поколения в поколение. И, учитывая все это, можно сказать, что Мошиашвили, как и каждый из нас, а может быть и больше, имеет право считать себя грузином, ибо Грузия с незапамятных времен была его родиной. Понятно?
– Ты золото, дядя Исидор! Я ничего не понял, но верю тебе! А ты, Накашидзе, вместо того чтобы разыгрывать меня, побереги-ка лучше этого человека: как бы и вправду вам не потерять свой родной язык! – сказал Тигран так серьезно, что я невольно проникся уважением к Исидору.
И вдруг совершилось чудо, подобного которому не удавалось совершить ни Моисею, ни Христу, ни его апостолам, ни всем чудотворцам вместе взятым…
Дверь камеры отворилась, и появившийся на её пороге надзиратель громко объявил:
– Мошиашвили, с вещами!..
О ты, светлое, теплое, животворящее, неиссякаемое Светило! Я спрашиваю тебя: неужели для того только лучи твои дошли до нас из недосягаемых далей, для того только пронеслись они с фантастической скоростью через Вселенную и проникли сквозь ржавую решетку тюремной камеры, чтобы лишь на пять минут прикорнуть на моей подушке, чуть согреть моё холодное тело, слегка коснуться моего лица, а потом уйти и унести с собой мою душу, а тело, опустошенное и немощное, оставить на нарах? Или, быть может, это разум мой сам ухватился за них, как летящий в ледяную пропасть охотник хватается за золотую прядь Дали[32]?
Да что тебе стоит приютить одну жалкую душу, когда весь мир, вся наша Вселенная кружится в извечном движении, ухватившись за твою золотую прядь?!
Останься, побудь со мной, Светило! Или уж не показывайся совсем! Ибо нет для меня мук страшнее, чем видеть, как сквозь пальцы мои ускользают, улетучиваются, рассыпаются твои лучи, не одарив меня теплом, надеждой и радостью!..
Сжалься, Светило! Прости мне мой ропот! Ты – единственное моё утешение, и каждое утро я жду твоего прихода, чтоб последовать за тобой. Ибо одно ты способно вывести меня отсюда незаметно для часового, надзирателя, начальника и даже для моих соседей по камере!..
Возьми меня, Солнце!..
– Проснись, Заза!
Я открываю глаза. У моего изголовья стоит Солнце. Теплая его рука нежно поглаживает мою щеку.
– Здравствуй! – говорю я, щурясь от удовольствия.
– Здравствуй! Проснись, я ухожу!
– Ещё пять минут, – умоляю я.
– Я не могу ждать пять минут. Я не могу оставаться пять минут на одном месте – это от меня не зависит… Вставай!
– Иду! Потерпи немного! – вскакиваю я.
– Ну, пошли!
– Пошли!
Мы легко пробрались сквозь решетку, скользнули по красной жестяной кровле административного корпуса, свернули налево, поднялись по склону горы и очутились у стен Нарикала.
– Подожди меня здесь. Вечером я зайду за тобой! – предупредило меня Солнце и… ушло.
Солнце ушло.
Я сижу за огромным письменным столом и разбираю утреннюю почту. Большинство писем анонимные. Люди доносят друг на друга: у кого под каким деревом зарыты деньги, где и в какой стене замурованы кубышки, полные золота и драгоценностей, кто за сколько продает свою должность или свой пай в "деле", кто в каком ресторане устраивает кутежи с музыкантами и проститутками, кто сколько выпивает шампанского, у кого подложный диплом, кто и сколько – в том числе и мои сотрудники – берет за прописку, за оформление автомашины, за устройство на работу, за предоставление квартиры и за многое, многое другое…
Читая такие письма, перестаешь верить, что существуют на свете чистый воздух, поющая птичка, безоблачное небо… Все кажется втоптанным в грязь, смешанным с прахом, покрытым плесенью, и сама наша многострадальная Земля представляется смердящим скопищем зла… Стены собственного кабинета надвигаются на меня, потолок давит, и, чтобы не задохнуться в этой каменной коробке, я выбегаю на улицу. Я жажду встретить знакомого, друга, заглянуть в его добрые, умные глаза, увидеть его светлую улыбку, пожать его честную теплую руку. Вот и он!
– Здравствуй, Заза!
Милый мой, дорогой, хороший человек! Воротник твоей белоснежной сорочки чуть протерт, и обувь твоя изрядно потрепана. Но загорелое твоё лицо светится искренней радостью, и улыбка твоя чиста и открыта…
– Устал? – спрашивает он.
– Устал. Очень устал. Вот здесь болит! – Я кладу руку на свое темя.
– Тяжелая у тебя работа… Как ты поседел, дорогой! – говорит он тихо.
– Ты на перерыве? – спрашиваю я.
– Какой там перерыв! Бегу на совещание… – Он бросает взгляд на часы, – видно, опаздывает.
– Загляни ко мне, не стесняйся, если что понадобится… – говорю я.
– Не дай бог! – смеется он. – А просто так зайду непременно!
– Да, да, зайди просто так! – прошу я.
Мы расстаемся, и мне становится легче на душе. Я вспоминаю, что есть на свете чистый воздух и прозрачная речка, молодая трава и зеленое дерево, живой цветок и поющая птичка, и что небо не всегда облачно, и что на нашей многострадальной Земле не так уж много грязи и зловония, как это кажется авторам тех анонимок… Эти письма следовало бы сжечь, но – увы! некоторые из них содержат правду. Их нужно проверить. Вот ещё письмо. Оно касается лично меня.
"Уважаемый "министр"!
(Слово "министр" почему-то в кавычках.)
Не думайте, что на свете нет правды и зло не наказывается. Придет в ваш черед, увижу я и вашу жену с "передачей" в руках у дверей "губернской"! Чингисхан и Тамерлан – и те не причинили Грузии столько зла, сколько творите вы! Тюрьмы полны грузин! О чем вы думаете! И вы называете себя грузином?! Подобного вам "грузина" следует убить как собаку!"
"Судьба". Так подписан этот грязный пасквиль.
Слепец! Неужто он не понимает, что я – министр внутренних дел республики, за мной – войска, оружие, закон. У меня мощный институт современных средств розыска, уникальные экспертные лаборатории. Я могу за один день установить личность этого глупого анонимщика и…
Я сжигаю письмо в пепельнице. Бумага горит, тлеет, и легкие хлопья пепла, словно мотыльки, начинают кружить в воздухе.
Я нажимаю кнопку электрического звонка. Входит секретарша.
– Тиночка, возьми почту и захвати заодно пепельницу, вытряхни её как следует…
– Вас ожидает какая-то пожилая женщина…
– Кто такая?
– Чья-то мать.
– Мать? Пусть подождет немного.
– Она давно ждет.
– Что ей надо?
