и договорился с милым человеком, немного говорящим по-английски, что он отвезет меня в аэропорт Пафоса. По дороге туда я устроил спектакль, рассказав, что в Англии возникла чрезвычайная ситуация (я сослался на ухудшившееся здоровье уже покойной бабушки, да благословит ее Господь), и к тому времени, как мы добрались до аэропорта, даже сам начал верить, что ей осталось жить всего несколько часов. И он тоже поверил.
Когда мы приехали, я дал ему большие чаевые и спросил, может ли он помочь мне купить билет на следующий рейс в Англию у стойки «Сайпрус эйрвэйз», так как я не говорю по-гречески. И сказал ему, что папа, с которым мы должны там встретиться, прислал сообщение, что опаздывает и что я должен купить билет сам. Я уже проверял: в некоторых авиакомпаниях дети старше двенадцати могут летать самостоятельно, но другие настаивают, чтобы их сопровождал взрослый.
Дальше вмешалась судьба. Я подружился с милой старой леди, стоявшей передо мной в очереди на регистрацию. Я поставил ее чемодан на весы, потом помог ей, когда она рылась тощими дрожащими руками в пластиковом бумажнике в поисках билета и паспорта. И я подал их вместе со своими паспортом и билетом даме на стойке регистрации. В результате нам дали места рядом, и во время долгого ожидания в накопителе мы стали большими друзьями. Используя при посадке ту же самую технику, что на регистрации, я подал оба наших паспорта, старательно демонстрируя проверявшей их даме, как я забочусь о моей спутнице. Которую она, надеюсь, посчитала моей пожилой родственницей. Бабушки – мертвые, умирающие или живые, – кажется, пришлись очень кстати в моем плане бегства в Англию.
К счастью, когда мы заняли места, моя «одолженная бабушка» сразу же уснула. Что дало мне время на размышления. Мысли, которые никогда не приходили мне в голову раньше.
В этом ревностном, продолжающемся всю жизнь поиске своего настоящего генофонда я не видел того, что было прямо у меня под носом.
Итак, я вернулся в Англию.
Я здесь ради себя. И ради нее.
Я собираюсь начать самый важный разговор в своей жизни.
Я должен спасти положение.
Потому что люблю свою мать.
И своего отца.
κθ
Двадцать девять
Уильям включил чайник и посмотрел в сад через кухонное окно. В углу стояли качели и лазалка Имми и Фреда, любимый водяной пистолет Фреда – размером почти с него – лежал на траве там, где он его бросил в последний раз.
Они купили Сидер-хаус на окраине красивой деревни Бьюли в Хэмпшире незадолго до свадьбы. Дом был в аварийном состоянии. Постепенно они с Хеленой вернули его к жизни. Поскольку это было вскоре после его развода и до того, как его архитектурная фирма по-настоящему пошла в гору, им пришлось экономить и откладывать деньги, чтобы преобразить довольно аскетичный и темный эдвардианский кирпичный дом в нечто особенное. К счастью, здание не считалось памятником архитектуры, поэтому они были вольны вносить любые изменения, какие хотел Уильям. Он спроектировал просторную, полную воздуха кухонную пристройку так, чтобы она незаметно переходила через панорамные окна в террасу и сад. Он также расширил тесные темные комнаты, снеся внутренние стены и впустив в них свет. Когда строительные работы закончились, Хелена занялась оформлением. У нее был природный дар к подбору цветов и тканей и к выбору мебели, подходящей для помещений, которую она дополняла за годы поисков антиквариата и отдыха в разных странах. Они сумели превратить простое здание в эклектичный и уютный дом.
Уильям содрогнулся. Он всегда так гордился тем, чего они достигли здесь, но сегодня дом казался заброшенным.
Он подошел к холодильнику – на двери магнитами были прикреплены рисунки Имми и Фреда – и достал молоко, которое купил на автозаправке по пути домой. Наверное, как и когда развалился его первый брак, он потеряет дом при разводе: либо отдаст Хелене, либо продаст другой, более счастливой семье. От этой мысли еще одна трещина появилась в его разбитом сердце.
– Алекс, чай! – крикнул он в сторону лестницы.
– Иду, пап, – откликнулся Алекс.
Уильям прошел через кухню, открыл стеклянную дверь и вышел на испещренную солнечными бликами террасу. Сел на скамью из кованого железа, примостившуюся под столетней глицинией между клумбами сладко пахнущих роз. За время отсутствия хозяйки они насытились светом и солнцем. Теперь они были толстыми, распухшими и срочно нуждались в обрезке.
– Спасибо, папа. – Алекс принес свою кружку и сел рядом.
– Дома как-то странно, да?
– Да, – согласился Алекс. – Это из-за тишины. До сегодняшнего дня я не понимал, какие мы все шумные.
– Ты, наверное, устал после своего грандиозного путешествия.
– Да нет. Это было скорее… увлекательно.
– Я рад, но, пожалуйста, больше так не делай. Я в жизни не ездил так быстро. И приехал сюда всего на десять минут раньше тебя.
– Ты был в лондонской квартире, когда приехала полиция? – спросил Алекс.
– Да. Когда они появились у меня на пороге, должен признаться, я вообразил худшее. Они сказали, что ты был на вчерашнем вечернем рейсе в Гетвик и самолет приземлился около полуночи. Но они не знали, куда ты после этого пропал.
– Прости.
– Ничего. Я сообразил, что ты, наверное, поехал сюда.
– Ну, если бы я знал, что ты в Лондоне, то поехал бы прямо туда. А так пришлось провести ночь на вокзале Ватерлоо, потому что я опоздал на последний поезд до Бьюли. Было страшновато, если честно, – признался Алекс. – Много пьяных бродяг и я.
– Не сомневаюсь.
Они пили чай в дружеском молчании.
– Как мама? – спросил наконец Алекс.
– Теперь, когда она знает, что ты в безопасности, лучше, но до этого она была явно не в себе.
– Ага… некрасиво получилось, но у меня были свои соображения, – сказал Алекс.
– А как было после моего отъезда? – осторожно спросил Уильям.
– Ужасно. Мама пришла ко мне в спальню. Рассказала обо всем, что произошло, когда я родился. Ты знаешь, что она едва не умерла после родов?
– Нет, не знал, но, очевидно, не оставшись, я многого не услышал.
– Ты считаешь маму плохим человеком?
– Вообще-то нет.
– «Лгунья и изменница»?
Уильям посмотрел на Алекса.
– Ты слушал.
– Да. Прости.
– Конечно, на самом деле я так не думаю. Я просто был… очень сердит, вот и все. Я до сих пор сердит.
– Я тоже разозлился. До умопомрачения. Но теперь я спокойнее, – кивнул Алекс.
– Почему?
– Потому что, мне кажется, я ее понимаю.
– Понимаешь, почему твоя мать лгала тебе и мне много лет?
– Ну, строго говоря, она не лгала мне, она просто… не говорила.
– Да, пожалуй.
– В самолете я размышлял, как бы на ее месте поступил сам, – задумчиво сказал Алекс.
– И?
– Думаю, я бы тоже солгал. А что сделал бы ты?
Уильям пожал плечами.
– Честно говоря, не знаю.
– Но в этом-то все и дело, правда? Типа, никто не знает, что сделает в какой-либо ситуации, пока… – он пожал плечами, – в ней
