не окажется.
– Наверное, да. – Уильям вздохнул. – Боюсь, это все равно не имеет значения. Мне жаль говорить тебе это, Алекс, но я сказал твоей матери, что начинаю бракоразводный процесс.
– Ничего. Я понимаю.
– Правда?
– Ага, хотя жалко. Ты любишь маму, и она очень любит тебя, особенно теперь, когда ей не надо больше лгать. Что касается Имми и Фреда… ну, для них это тоже будет не здорово. Но я понимаю, что на твоем месте, возможно, отнесся бы так же. – Алекс пнул кроссовкой мох, проросший между каменных плит. – В смысле это связано с мужской гордостью, да?
– Ну, не без того, – признался Уильям.
– Если вдуматься, все это произошло до того, как вы даже познакомились. Мама не сбежала с кем-то еще и не изменяла тебе за время вашего брака, да?
– Насколько мне известно, нет. Вполне возможно, она виделась с… ним. И не исключено, до сих пор его любит. – Уильям поражен, что говорит о таких вещах с тринадцатилетним мальчиком.
– Если бы она хотела быть с ним, тебе не кажется, что она бы давным-давно от тебя ушла? Нет, – Алекс покачал головой, – она не любит его, она любит тебя.
– Факт остается фактом: она лгала мне все время нашего брака, Алекс.
– Наверное. Но теперь мы оба знаем. Пап? – он посмотрел на Уильяма. – Ты ее любишь?
– Ты же знаешь, что люблю.
– Тогда зачем разводиться?
– Алекс, я знаю, что ты зрелый для своего возраста, но на самом деле есть вещи, которые ты просто не можешь понять.
– Ну, я понимаю, что у тебя есть возможность развестись с моей матерью. У меня такой возможности нет. Мне от нее деваться некуда – никогда. Так скажи, чем тебе хуже, чем мне? Притом что мне еще надо мириться с фактом, что Саша – мой генетический отец.
– Я знаю.
– И что он бросил маму беременной. А еще я тут думал…
– О чем?
– По словам мамы, он сказал ей, что его зовут Александр Николс.
– Ну, в каком-то смысле это его настоящее имя.
– Только все знают его как Сашу Чандлера. Почему же он так поступил?
– Не знаю, Алекс, правда. Возможно, он пытался создать себе творческое alter ego.
– А я считаю, что он нарочно заметал следы. Ведь он тогда уже был женат на Джулз. Честно говоря, откуда маме было знать, что твой старейший друг – тот самый человек? Ну, пока она, э-э-э, не узнала его в лицо?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Алекс, но, когда она узнала, ей следовало сказать мне. Суть в том, что она не доверилась мне. И, честно говоря, никогда не доверяла.
– Может быть. Не знаю, – Алекс вздохнул. – Возможно, она не умеет доверять людям вообще. У нее, кажется, было довольно дерьмовое детство. С мамой, которая ее на самом деле не хотела, судя по всему. Ей приходилось самой заботиться о себе.
– Да. Судя по тому немногому, что она рассказывала, ей приходилось нелегко.
Оба замолчали.
– Знаешь, что хуже всего? – сказал Алекс, поднимая глаза на Уильяма. – Рупс – мой сводный брат! Вот где для меня самая засада. Поверить не могу, что мы с ним одной крови. Но что есть, то есть.
– Гены – забавная штука, Алекс.
– Ага, но поскольку я не могу развестись с матерью и уйти, приходится со всем этим мириться. И хотя ты злишься, что у твоего лучшего друга был роман с мамой, это было до того, как вы познакомились. То, что он твой лучший друг… или был им, наверное, означает, что в нем есть что-то хорошее. И то, что вам нравятся одни и те же женщины, не превращает внезапно Сашу в другого человека, правда? Это по-прежнему тот же человек, каким был всегда. И мама тоже. Единственная разница, что ты – и я – теперь знаем секрет.
Уильям медленно повернулся к нему и покачал головой.
– Как ты стал таким мудрым?
– Это у меня в генах. С другой стороны, может быть, и нет. – Алекс пожал плечами и коротко хохотнул.
– Ты хочешь его видеть?
– Ты имеешь в виду как моего «отца»? Сблизиться с ним и все такое?
– Да.
– Кто знает? Надо будет подумать. Сейчас я ненавижу его за то, что он сделал, но, может быть, когда немного приду в себя, то буду чувствовать по-другому. Но, – Алекс вздохнул, – это все равно не имеет значения. Никогда не имело, но я понял это только сейчас.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… помнишь, когда я упал с той лазалки буквально на голову и тебе пришлось мчаться со мной в больницу? – Алекс указал на угол сада.
– Конечно, помню. Мама была беременна Имми. Я думал, у нее могут начаться роды при виде льющейся из тебя крови.
– А когда ты учил меня ездить на велосипеде? Ты отвел меня к теннисным кортам у дороги и снял стабилизаторы. Потом ты бежал рядом со мной, придерживая меня, отдуваясь и пыхтя, а потом отпустил, и дальше я вихлял сам.
– Помню, – ответил Уильям.
– И тот раз, когда меня не взяли в детскую регбийную команду и я был жутко расстроен. Ты рассказал мне, как сам не прошел отбор в школьную команду по крикету и чувствовал так же, но на следующий год тебя взяли?
– Да, – кивнул Уильям.
– Папа?
– Да?
– Понимаешь, дело в том… – Алекс сунул руку в руку Уильяма и сжал ее. – Ты и есть мой папа.
λ
Тридцать
Джулз ушла вскоре после того, как узнала, что Алекс в порядке, и Хелена решила отложить все прочие разговоры на другой день. То, что ее жизнь разорвана в клочья, меркло в сравнении с известием, что ее сын в безопасности.
Обзвонив всех, чтобы сообщить, что Алекс в порядке, Хелена пошла наверх и приняла душ. Освежившись, спустилась вниз, чтобы позвонить Ангелине и сказать, что можно привезти Имми и Фреда обратно, как только будет удобно. Ей отчаянно нужно было слышать их голоса. Неумолимая тишина в доме все время напоминала о том, что она потеряла, и о темном будущем, которое ее теперь ждало.
Потом Хелена пошла к гамаку и легла, слишком уставшая, чтобы даже думать. Она знала, что ей нужно отдохнуть, чтобы прояснить затуманенный рассудок. Закрыла глаза и задремала, успокоенная мягким покачиванием. Потом услышала, как подъехала машина, и открыла глаза, подумав, что это, наверное, Ангелина с детьми. Она уже поднималась по ступеням, ведущим на террасу, когда из-за угла появился Саша.
– Привет, Хелена.
– Что тебе нужно? – Хелена прошла мимо него в дом.
– Вино подойдет или виски, если у тебя есть, – заявил он, заходя следом за ней на кухню. – Тут, верно, было весело, как запахло жареным? Я как раз зашел в дом проститься с детьми, и Джулз сказала мне, что Уильям знает.
– Можно и так сказать. Или что это были худшие двадцать четыре часа в моей жизни.
