ему ларь и помог взломать его, он все осмотрел при свете карманного фонаря, отобрал то, что счел ценным, и сам отнес в лодку. Он хотел все доставить в верное место, а потом вернуться за мной. Так он сказал. И пошел к слуховому окну. Он уже ухватил конец, чтобы отвязать лодку.
Я наблюдал, как иду следом за этим человеком, тоже хватаю конец и затем спокойно прошу сразу же взять меня с собой, на что он кивнул, прищурился и неожиданно так сильно меня ударил, что я свалился с ног. Он сел в лодку и приготовился было оттолкнуться шестом, но тут я встал, встряхнулся, прикинул расстояние, на которое он отошел, напружился и прыгнул в окно, прыгнул и по грудь в воде ухватился обеими руками за борт. Лодка закачалась, и если бы у этого человека не было шеста, которым он выровнял крен, она наверняка бы перевернулась. Тогда он опустился на колени. Стал бить меня по рукам. Совать мою голову под воду. Я фыркал, цеплялся, бил по воде ногами, я не хотел отпускать борт, не хотел тонуть, и вдруг голос, но это был не мой и не его голос, стал отчаянно меня звать, кто-то разогнул мне пальцы, впился в них зубами, несколько шлепков справа и слева по лицу, затем два жгучих удара, меня приподняли, куда-то повлекли, но я не представлял, где я.
Дерево; я сидел на земле, прислоненный спиной к дереву, а рядом со мной присел на корточки Гунтрам Глазер и гладил меня по голове, как это часто делал шеф, и теребил меня за плечо. Издалека его голос:
— Ну, Бруно, наконец ты пришел в себя. — И спустя немного спросил, смогу ли я один добраться домой, на что я сказал «да».
На следующее утро, подождав, пока все не уйдут, Ина пришла ко мне, ни слова не говоря взяла мою руку и обследовала пальцы, на указательном виднелись лишь несколько багровых точечек, маленькие углубления, и ничего больше. Она обрадованно кивнула и сказала:
— Жаль, Бруно, что ты не досмотрел картины до конца, потому что все обошлось хорошо: с мальчиком не случилось ничего дурного, а арестант под конец спас женщину и был по-своему вознагражден.
Ах, Ина, никогда больше не ходили мы вместе в кино.
Что им в крепости было нужно, вот это я не прочь был бы узнать, может, Элеф опять обратился с какой-нибудь просьбой, может быть, даже принес приглашение, Элеф, который в важных случаях всегда отправляется в сопровождении всех своих домочадцев, жены, и дочери, и сестры жены, эдаким эскортом проходят они мимо моего окна.
Однажды, когда Доротея была у зубного врача, туда же явился Элеф с раздутой щекой и в сопровождении шести своих земляков, терпеливо дожидавшихся перед кабинетом врача, чтобы потом отвести его домой.
У шефа горит свет, и там, где сидят остальные, тоже свет горит, издалека крепость можно принять за освещенный корабль, скользящий между посадками. Надо не спеша одеться. Не торопись отвечать «да» и не торопись отвечать «нет». Главное — все внимательно выслушай. И не стой сгорбившись, сказала Магда. Задавать вопросы, если уж необходимо, и хорошо запоминать ответы, потому что, когда придет Магда, она захочет все узнать. Эх, поскорей бы уж вернуться сюда.
Его там нет, все уже собрались, а шефа все еще нет. Ина и Макс сидят рядом на диване, Иоахим — в одиночестве на мягкой табуретке, Доротея — откинувшись в кресле с высокой спинкой, конечно, они все ждут шефа. И он ждет, этот Мурвиц, видно, только что прочитавший вслух одну из бумаг, что лежат перед ним рядом с чашкой чая. Перед каждым стоит чашка с чаем, и наверняка никто еще не притронулся к печенью в вазе; может, мне быстренько улизнуть и вернуться, когда здесь появится шеф, шеф, который всегда все за меня говорил, но Мурвиц уже на меня щурится, Макс уже мне машет, я должен быть совершенно спокоен и еще раз старательно вытереть ноги, так, чтобы Иоахим это видел.
— А вот и Бруно, садись рядом со мной. Хочешь чашку чаю?
— С удовольствием, — говорю я.
Как ты осунулась, Ина, по тебе видно, что ты плакала, что ты плохо спала, вот уже второй раз ты стискиваешь виски, тоньше и костистее вряд ли могут быть пальцы, чересчур уж тонкие для двух спаянных вместе колец.
— Не хочешь ли печенья, Бруно, — с прежней теплотой говорит Доротея, пододвигает мне вазу и сразу же снова откидывается на спинку кресла.
Почему мне так кивает Макс? Почему он мне подмигивает, мы ведь с ним ни о чем тайком не договаривались, у него нет никаких причин меня успокаивать, но, может быть, что-то обращает на себя его внимание, ведь я еще не прикасался к чашке, может, он хочет, чтобы я сперва выпил чаю. Большая, написанная масляными красками картина за его спиной: маяк своим слабым светом указывает вход в гавань паруснику с остатками такелажа, картина эта уже дважды падала, бац — и лежит на полу, хотя никто к картине не прикоснулся, причем оба раза это случалось при гостях.
Я должен сосредоточиться, должен быть настороже, одним взглядом Доротея предложила Мурвицу начинать, и он понял, одного за другим нас оглядывает, словно хочет нас сосчитать, опускает голову, сейчас он своим хрипловатым голосом заговорит, установит, что еще одного человека недостает.
— Итак, прискорбная причина, по которой мы здесь собрались, всем ясна, — говорит он, но не говорит, что шефа еще нет и нам, наверно, следует еще немного подождать, этого он не говорит, значит, они решили обсудить все без него, видимо, он им вовсе не нужен, поскольку то, что они затевают, делается за его спиной. — Господин Мессмер уже был мною извещен о существовании договора дарения, ему также известно, что договор вступает в силу по кончине господина Конрада Целлера.
Почему они все на меня уставились, я не видел никакого договора, я не присутствовал, когда шеф его подписывал в Шлезвиге, чего же они так на меня смотрят, словно я во всем виноват, и чего они хотят от меня?
— Что касается господина Мессмера, то он поставлен в известность о пунктах договора, — добавляет Мурвиц и склоняется над бумагами.
Доротея, она всегда была добра ко мне, всегда меня защищала; я должен держаться Доротеи, она почти столько же знает обо мне, сколько и шеф. Как озабоченно она на меня глядит, как печально сейчас улыбается.
— Все мы, Бруно, — говорит она, — все тревожимся за шефа,
