крошились скульптуры, в Мавританском зале трескалась плитка, растворялись фрески Ренессансного зала, выли львы, сидевшие в кружок посреди своей Альгамбры, топотали быки Ассирийского зала, отверзалась гробница из Бени-Хасана, валились колоссы из Абу-Симбела, стеклянно-железные арки расшатывались по своим стеклянно-железным краям, перекатывались головы древнегреческих статуй в траве, стонали динозавры, сделанные по старой науке, голосили мумии в Египетском зале, оглушительное эхо гремело на органной галерее, разлетались вдребезги огромные стекла центрального нефа…
Именно здесь, в центральном нефе, в ту холодную ноябрьскую ночь 1936 года начался последний пожар. Он занялся тихо, как часто начинаются пожары, с небольшого оранжевого огонька. Пламя промелькнуло по нефу в своем стремительном красном платье, охватив спирали и арки, росшие внутри вязы, хрустальные стены. Пламя отправилось в птичьи вольеры, выпуская их обитателей на свободу. Пали кандалы и валлийское золото, пылали индийский шелк и обелиски; пушки, кружево, бельгийский шифон – все кануло в геенну расплавленного стекла и железа. Языки огня были видны с другого берега Ла-Манша, и, когда пламя взметнулось особенно высоко, над ним показалась стая темных птиц, тех самых, они возносились вверх, все выше и выше, прочь, в относительную безопасность небес Камиля Писсарро.
Кладбище в Хизер-Грин раскинулось во всю ширь зеленого холма на самом южном краю Лондона, поблизости от Элтема, Ли и тому подобных мест, где многие из нас никогда не бывали. Ряды скругленных надгробий сереют на фоне скругленного холма, цветы под ними оставлены на произвол капризов и крайностей погоды, сегодня по-предзимнему зябкой; осыпается пурпур и золото поздней октябрьской листвы, на пути к земле его подхватывает восточный ветер, доносящий издалека запах дровяного дымка – примету скорых холодов. Сквозь эти освобожденные янтарные листья идет Дэмиэн, взявший на работе отгул, в кроссовках и черной парке, с легкой порослью аккуратной щетины на подбородке, в поисках могилы, которая, согласно его карте, располагается в северо-западном углу некрополя, в третьем ряду, если считать сверху. Кажется, что похороны были целую жизнь назад, хотя прошел всего год. Дэмиэн не может вспомнить, в каком направлении двигался катафалк и где именно остановился, он помнит лишь, как гроб опустили в яму, как лопатами бросали на него землю, как много потребовалось земли, как глубоко погрузился гроб. Шагая, Дэмиэн вспоминает все это более отчетливо, он словно бы присутствует на церемонии впервые, на этот раз в полной мере. В руках у него цветы. И одна из деревянных фигурок, которые лежали в коробках в гараже: сутулый старик с прядками белых волос. Дэмиэн намеревается оставить ее здесь, с отцом, чтобы она менялась и распадалась, повинуясь превратностям климата.
Когда он добирается до места, до третьего ряда в северо-западном углу, он видит у изножья могилы женщину: она наклоняется, раскладывает цветы. Цветы – чудесные, в высшей степени яркие: оранжевые розы и ярко-желтая гипсофила, целая охапка. На женщине лиловое пальто и желтый шарф. Приближаясь, Дэмиэн начинает узнавать ее по движениям рук, по тому, как она переламывается в поясе, не сгибая ни спину, ни колени. Краски, которые она выбрала для своего цветочного приношения, – те же, что когда-то располагались на обеденном столе и в горшках на балконе. И ее пальто, главное – пальто: точно такого же лилового оттенка, как ее давний кардиган. Золото осенних листьев у ее ног – отсвет тех золотых пуговиц.
Она поворачивается и смотрит на него. Такое же лицо, по-прежнему сияющее, только стало старше.
– Джойс? – произносит он.
Она улыбается, распахивает руки и обнимает его так крепко, как давно не обнимали взрослые люди.
– Глядите-ка, ты совсем вырос, – говорит она каким-то отстраненным голосом, который отдается у него в глубине головы. – Ты теперь мужчина. И знаешь что? Все будет отлично. Просто отлично. Вот увидишь.
Он уселся рядом с ней, и они разговаривали, пока ее цветы не смешались с его цветами, пока золотые пуговицы не растаяли под ногами.
* * *
День подведения итогов. Он закончил писать. На сей раз пьесу – о том, как Майкл Джексон инсценировал собственную смерть, чтобы как следует вкусить славы. Возможно, с этой пьесой никогда ничего не получится – ну и ладно. Он все равно найдет способ. Он найдет свой путь. Из Хизер-Грин он дошел до станции метро «Блэкфрайерс» и доехал до набережной Виктории. Был уже вечер, на реку спустилась тьма. Отправляясь на Саут-Банк, Дэмиэн всегда выходил на «Набережной», а не на «Ватерлоо», чтобы пешком перейти реку, ощутить, каково это – быть ее частью, подобно ей, заключать в себе всю щедрость духа этого города, всю его историю, души всех его обитателей. Дэмиэн смотрел на серебро огней на ее вечно подвижной поверхности, чувствовал глубокое дыхание ее вод, катящихся к океану. Он впивал волшебное зрелище подсвеченных голубым деревьев вдоль южного берега – всегда праздничного, всегда устремленного к Рождеству. Всю стену Королевского фестивального зала покрывал сверкающий занавес белых огней, которые вспыхивали, ниспадая по диагонали. Толпы людей выпивали на верандах, бродили меж деревьев, ждали у карусели. Дэмиэн упивался ею, этой властью Лондона, которая позволяла вырваться из своего «я», хотя бы ненадолго, и окутывала тебя своей буйной жизнью и возбуждением.
Они с Майклом договорились встретиться у бюста Нельсона Манделы возле Королевского фестивального зала. Они не виделись с тех пор, как последний раз выпивали в «Сате»: Дэмиэн тогда жил, запертый в безумии своей писательской работы, почти каждый вечер погружая ступни в воду и оставляя лодыжки голыми. Он был счастлив, зачарован, безучастен почти ко всему, – несмотря на то, что мог вот-вот потерять работу, несмотря на требования Стефани, чтобы он спал внизу, пока они не решат, как действовать дальше. Он писал до поздней ночи, как в давние времена, курил на подъездной дорожке во время перерывов, чувствуя связь со звездами, когда поднимал на них взгляд, ощущая их утонченное одиночество. Когда все было готово, Дэмиэн скопировал текст на флешку и отправил самому себе по почте, чтобы киберпространство создало для пьесы подушку безопасности. Потом поднялся, вынул ноги из воды и отправился на пробежку. Доркинг во время этой пробежки казался совсем другим – зеленее, ярче. Дэмиэн даже обнаружил баскетбольную площадку в переулке близ одной из соседних улиц – и впоследствии начал ходить туда с детьми.
Майкл согласился на эту встречу с неохотой, что было вполне понятно. Однако Дэмиэн настоял: он жаждал хоть какого-то наказания. Но теперь, стоя здесь, на холоде, рядом с Манделой, он понятия не имел, что сказать Майклу, чего им ожидать от этой встречи, что они могли бы из нее извлечь. Возможно, стоило оставить
