время он начал с перестройки и расширения своих построек.
Перво-наперво, перебрал у дома верх, сменил охлупные брёвна, покрыл дом новым тёсом. Построил новый широченный и высоченный, не имеющий себе равного во всем селе, по высоте своей уступающий только колокольне, двор, расширил мазанку, подрубил амбар, перестроил сарай, перебрал баню. Справил новую сбрую, купил добротную крашенную телегу на железном ходу, обновил инвентарь, а теперь решил купить веялку. Обеспечив семью хорошим питанием и добротной одеждой и обувью, у него «зашевелились» в кармане и свободные деньги, которые он решил не скапливать на «чёрный день», а пускать их в дело, посредством их приобретая в хозяйстве нововведения, которыми он дивил некоторых односельчан. Через здравый ум, трудолюбие, заботливость и рационализацию в своём хозяйстве он вошёл в первый ранг людей села.
Решив завтра же поехать в Арзамас для покупки веялки, он предупредил сына:
– Ваньк, завтра спозаранку мы с тобой в город поедем, так что с вечера ложись спать в телегу, я там вики тебе под бока положил.
Не успело стемнеть, а обрадованный известием, Ванька уже улёгся на мякоти свеженакошенной вики, оделся чапаном и вскоре заснул. Среди ночи его не раз будил горланисто певший петух, тягостный коровий дых, шлёпающиеся её же лепёшки и комариный над ухом писк, долго не давали ему снова забыться и заснуть.
Утром, чем свет, Василий, подмазав телегу и запрягши лошадь, вошёл в избу, взяв из сундуку нужную сумму денег, сказал:
– Ну, мы поехали, благословляй! – сказал он Любови Михайловне, цедившей молоко в чулане.
– Ну, с Богом! – благословила она. – Это где ты так вымазался, погляди-ка, все штаны у тебя в дёгтю, ты, что, маслёнщиком был, что ли? – укоризненно заметила она ему.
– Телегу подмазывал, вот и нечаянно испачкался в дёгтю. Ну, не беда, хоть я и в город еду, а не на ярмарку, а за деловой покупкой, – отшутился он. – Ну, мы поехали!
В Арзамасе они долго не задержались, отец сам куда-то ушёл, а Ваньке приказал ждать на подворье, сидеть на телеге, караулить лошадь. Вскоре отец возвратился на подворье с какой-то важной бумажкой в руках.
– Вот документ, по которому нам выдадут веялку, я всё уже выхлопотал, деньги уплатил, давай поедим и поедем.
Поев белого хлеба с колбасой и мёдом, они выехали с подворья, направились к базару. На «Мытном дворе» из какого-то каменного сарая Василию Ефимовичу двое мужиков помогли вытащить новенькую, блестящую зелёной краской пузатую веялку, которую погрузили на телегу. Крепко-накрепко верёвкой укрепив веялку на телеге, они тронулись домой. Тарахтя колёсами по булыжной мостовой улиц города и гремя веялкой, они вскоре выехали за город.
Доехав до Соловейки, Василий Ефимович, выпряг лошадь и пустил её покормиться на сочной зелёной траве. Запрягши, отец сказал Ваньке:
– Бери в руки вожжи, понукай лошадь, а я прилягу на телеге-то, посплю малость, а ты так и дуй по дороге-то.
Выезжая из села Ломовки, видимо, заслышав громыхающий звук веялки, откуда ни возьмись, выбежала собака, она кубарем подкатилась лошади под ноги, остервенело скаля зубы и злобно брызжа слюной, залилась истошным лаем. Василий Ефимович, спрыгнув с телеги, подскочил к окрайному тыну, раскачивая, стал выдёргивать кол. Собака, заметив, что палка готовится для её, злобно урча отступила, поджав хвост, трусливо скрылась.
Едя по улицам своего села, многие мужики, заинтересовано крича с порядков, спрашивали Василия Ефимовича:
– Эт, что, новенькую купил?!
– Прямо с заводу! – горделиво отвечал он.
Подъехав к своему дому, Василий Ефимович, нарочно не ввёз веялку во двор, он дал возможность любоваться ею собравшимся около её мужикам и бабам.
– Видать, новенькая! – проговорил Иван Федотов с нескрываемой завистью, гладя рукой чёрное пузо веялки.
– Прямо с чеканчику, – улыбаясь ответил хозяин веялки.
– Вот бы мне прошлогодний горох провеять, уродился один куколь, а она бы, наверно, его отвеяла?
– Давай, неси пропустим, сейчас же и обновим, – охотно согласился Василий Ефимович.
– Да мы его уж весь съели! – признался Иван.
Мужики, расхваливая покупку, вынудили хозяина раздобриться, он сходил в погреб, принёс оттуда самогонки и покупку «взбрызнули».
Игра в деньги. Ершов в городе. Смирнов
Извечно считается, у русского крестьянства, Петровский пост (период с купального понедельника c 29-е июня по 12 июля) порой отдыха и передышки. В буйном цветении отгремела весна. Окончены все весенние полевые работы, вывезен навоз в поле на землю, предназначенную под озимь, первично вспахан пар. В период временной передышки начинается подготовка к сенокосу, покупаются косы, изготовляются грабли.
18-го июня (1-го июля) в день святого Федула крестьянин говаривает: «Федул во двор заглянул – пора серпы зубрить», не увидишь, как и жнитво подоспеет. Русский крестьянин – труженик, христианин, набожно соблюдает праздники, даже в летнюю деловую пору, в праздники не работает, отдыхает. После обедни, придя из церкви, плотно пообедав, люди Мотовилова блаженно отдыхают, кто чем занимаются. Старики свой ночной недоспав подкрепляют дневным; пожилые мужики и бабы, управившись со своими мелкими делами по хозяйству, отдыхают, проводя время в беседах; молодые мужики со своими молодухами играют в переглядушки, а парни с девками на улице, луща семечки, любезничают.
Мужики-лошадники в праздники своих лошадей в табун для пастьбы не выпускают. Спутав лошадь, или заарканив её, чтоб она далеко не ушла и на всякий случай была в глазах, выпускают на уличную лужайку, чтоб она, отдыхая, пощипала травы. Мужички и парни, любители игры в деньги, обычно собравшись на зелёном берегу озера, в особенности под так называемой «куржей», около школы, где стоят амбары и бани, артельками усаживаясь на бархатной прибрежной траве, устраивают несколько кружков игры в карты – на деньги, в «очко» или в «кондру». Любители же игры в «орлянку», собравшись в круг, в верх мечут монетой, насветлив её о подмётку сапога до зеркальности. Ребятишки-гавша, вечные спутники увеселительных забав, целыми днями торчат тоже тут. Взмётывая вверх глаза, они зорко следят за вертикальным полётом мётки и с особенным азартом дружно выкрикивают «Орёл!», если метка на землю легла вверх «серпом-молотом», «Решка!» кричат они, если мётка легла кверху обратной стороной.
Николай Ершов в воскресенье, выйдя во двор, решил выпустить свою лошадь Голиафа на улицу на подножий корм. Прежде чем заарканить, чтоб далеко Голиаф не забрёл, Николай укоризненно посмотрел на свою животинку. Он мысленно сравнил своего тощего, ребристого Голиафа со своей такой же ребристой телегой, только у телеги рёбра голые, а у лошади они обтянуты кожей. Но Николай гордился своим Голиафом и перед мужиками выхваливал его непомерный рост и силу.
Спутав верёвкой передние ноги лошади, Николай отвёл Голиафа на сочную траву берега озера – пусть лужайку пощипает, а сам направился к кружкам, играющих в карты мужиков, так, понаблюдать, поинтересоваться, ведь дело-то праздничное и весь люд объят отдыхом.
– Присаживайся к нам, Николай Сергеич, сыграй конок-другой, –
