Только Ирина не признавала важности блинов в семейной жизни, но именно она напекла их больше всех. А поздно вечером после похорон она спряталась в саду, достала сигареты, хоть бросила еще во время беременности, выкурила подряд две штуки и долго набирала сообщение в телефоне. Стирала, снова набирала, опять стирала. Отправила всего несколько слов: «Прости. Если еще не поздно, то я у мамы в деревне».
Когда телефон крякнул ответным сообщением, она не сразу решилась посмотреть на него. Тоже одна фраза: «Буду утром».
Эти два слова она рассматривала очень долго. Буквы расплылись, в горле засвербило, и рот сам собой раззявился в громком, почти детском реве:
— Ба-а-а-а-а-а!
Той осенью смерть близко подходила ко мне два раза. И оба раза были связаны с переулком Смены.
В первый раз я по собственной глупости пошла оттуда через овраг по трубе теплотрассы. Обходить было долго, а тут напрямую — вжих! Впереди округло топал главный инженер. Я за ним лихо дошла до середины пути и поняла, что теперь мне проще вниз, чем дальше. Передо мной разошлась металлическая обшивка, нужно было наступить на подрагивающий от недавних шагов главного лист. Со дна оврага торчало дерево, и верхние ветки косо нависали над трубой, надо было как-то пригибаться и пролезать. Труба показалась страшно узкой, ноги задрожали. Главный протягивал мне руку из-за дерева: «Давай сюда», но до него было еще несколько шагов. Я крикнула, что пойду обратно. И не смогла развернуться. Надо было перенести вес на одну ногу, встать другой на чуть покатый трубный бок. И неминуемо скользнуть, покатиться вниз, обрывая обшивку. Вниз, туда, где гаражи и гравийная дорога. На острые камни. Так соблазнительно и просто. Я не упала в тот раз, дошла на трясущихся ногах, выдохнула, подумала, что буду жить долго.
И тут настал второй раз.
Надо рассказать, зачем я моталась в переулок Смены, за овраг, где стояли всего три страшных барака.
Это были мои дома. Я работала мастером ЖЭУ, мне было двадцать два, и у меня в подчинении было несколько разбойников-слесарей и тихий пьянчужка — сварщик Валерка Беккер. Были у меня на обслуживании еще несколько огромных многоэтажек. Но все многоэтажки, вместе взятые, не таили в себе столько проблем, сколько три сменовских барака. Там всегда все было не слава богу. Прорывало теплотрассу, не текла вода, текла вода, слетала крыша, размахивали штрафной дубинкой обходчики тепловых сетей и жилищные инспекторы, проваливались насквозь стены, заливало подвал.
Вот как раз в подвал пошли мы ноябрьским деньком с Вовкой Векличем, носатым и черно-взъерошенным слесарем. В доме 10а подвал был очень глубоким, раньше там пыхтела котельная. Теперь оставались только сырые оштукатуренные стены колодцем, слабая лампочка с потолка и элеватор в углу.
Подвал в очередной раз затопило неизвестными водами под самый жвак, до элеватора было не доплыть, а надо. Я заказала машину-шамбо, вытащила из бытовки Вовку, и мы пошли на Смену качать подвал, в этот раз в обход.
Сбоку дома 10а в подвал спускалась бетонная кривая лестница под редким деревянным козырьком. В кирпичной стене между лестницей и подвалом зиял огромный пролом. Над ступеньками от злополучной надовражной теплотрассы шли в дом две раскаленные трубы с остатками стекловаты.
Светило солнце, было не по-позднеосеннему хорошо. Машина уже подошла, мы должны были быстро качнуть, а потом можно было бы бросить Вовку и пойти обратно в ЖЭУ совсем дальней дорогой, через Павловича, прогуляться, похрустывая снежком, и купить себе в магазине вкусную шоколадку. У Вовки тоже, видно, были свои планы на день, потому что он хорошо так улыбался под своим нависшим носом.
Из машины вылез совсем незнакомый водитель, молодой и круглолицый. «Симпатичный», — отметила я.
— Во, а ты откуда? — спросил Вовка.
— С аварийки, — пожал парень плечами.
— Та понятно, что с аварийки. А где Семён?
— Уволился он. Я сегодня первый день.
— Во, блин, — сказал Вовка. — Ну, раскручивай шланг, подавай. — И пошел по ступенькам вниз.
Я, как молодой ответственный мастер, поскакала за ним.
Мы стояли с Вовкой на пороге затопленного подвала, и он черно и нездорово дышал на нас, завораживал. Мы уставились в черноту. Водитель звякал и брякал наверху.
— Чего возится, — буркнул Вовка, очнувшись, и заорал раздраженно: — Давай быстрей! Мы тут до Нового года будем торчать?!
Сверху через дыру в деревянной обшивке суетливо сунулся металлический набалдашник шланга, заерзал и... снес трубу над нашими головами. Картина мгновенно изменилась. С шумом рванул кипяток, полетел по ступенькам к нашим ногам. Вовка дернул меня в кирпичный пролом — и мы вписались в узкий простенок. Обжигающий густой пар скрыл все впереди, а сзади, пока еще безмятежно, чернел затопленный глубокий подвал.
— Ты чё творишь, урод?! — каркнул Вовка. — Закрой задвижку на трассе! Закрой!
— Задвижку! — завопила и я. Пар затек в глотку, заставил закашляться.
Далеко-далеко наверху взвыл расхлябанный мотор, послышался звук стартанувшей с места машины. С пробуксовкой из-под колес метнулся гравий, и с нами осталось только шипение сломанной трубы и пар.
Вовка орал наверх вслед машине, будто его кто-то мог услышать.
— Куда, придурок?! Сто-о-ой! — дальше матом зло и бессильно.
Я не орала, я захлебнулась ужасом.
— Вот, баран, — сказал мне Вовка уже без мата, — это он подумал, что мы сварились тут, и сбежал.
«Он подумал, что мы сварились». Это значит что? Что мы можем вот прямо сейчас свариться? Горячий пар, и ничего не видно вокруг, только одна ступенька наверх. А дальше все скрывается в белом пару и шуме льющейся воды. Значит, надо туда. Вверх! Спастись! Рвануть по лестнице. Пробиться сквозь белую стену. А там наверху солнце, небо, там жизнь, мамочки! Я ринулась к этой последней ступеньке.
Вовка схватил меня за руку:
— Стой! Куда? Нельзя туда. Стой.
Я что-то невменяемо бормотала, видно, упрашивала отпустить. Во мне не осталось ничего разумного, только инстинкт: туда! Вверх. Из-под земли. Меня не было. Только пар и страх. Сердце билось. Все мышцы напряглись, чтобы сделать бросок из ловушки. К жизни. Я выкручивала свою руку из Вовкиной. Но она не отпустила.
— Стой, спокойно.
И я поверила, что нужно стоять, ничего не делать, только держаться за Вовкину руку и стоять. Пореже дышать, потому что горячо. И не шагать назад, потому что сзади затопленный подвал. И не думать, что кипяток шурует мимо нас, через дверной проем, в тот же подвал. И потихоньку уровень будет подниматься все выше и выше.
Так и стояла я совсем-совсем одна. Только я и Вовкина рука. Я не слышала и не видела его самого, носатого, взъерошенного человека, самого тихого из слесарной банды, только чувствовала руку. Она была моим якорем, когда вокруг клокотала кипящая буря, приглушенная мертвым туманом.
Внезапно шум воды, бьющейся о ступеньки, изменился. Резко спал. Последний плеск. И тишина. И тут же в несколько секунд рассеялся пар, осел и втянулся в подвал, высквозился в деревянные прорехи ограждения наверху. И оттуда сверху выглянуло самое милое на земле лицо нашего пьянчужки-сварщика Валерки Беккера. Он повел туда-сюда своим мятым носом и улыбнулся самой родной улыбкой.
— О, а вы тут что делаете?
— Загораем, — по-слесарному пошутил Вовка и отпустил мою руку.
— А-а, а я думаю, кто баню себе устроил? Иду, смотрю, парит до полнеба. Закрутил задвижку на трассе, пошел глянуть.
Откуда, куда шел по глухому переулку Смены наш сварщик, навсегда осталось загадкой. Там и идти-то некуда было, и если на калым, то это точно не про Смену. Да и если на свиданку куда, это
