было то выражение сдержанной покорной печали, которое встречается у любящих, но не любимых женщин, с достоинством несущих крест свой.
В черном элегантном платье, совсем седая и казавшаяся старухой в сорок четыре года, она походила своим видом на изящную монахиню-настоятельницу какого-нибудь аристократического французского монастыря.
Никаких украшений на ней не было: ни брошки, ни серег в ее маленьких бледных ушах. Только обручальное кольцо одиноко и, казалось, сиротливо блестело на белой тонкой и длинной красивой руке.
Она взглянула на своего красивого, моложавого и здорового мужа с чувством любви, зависти и снисходительного презрения к человеку, которому она давно перестала верить, не переставая любить.
И ее глаза словно бы помолодели, останавливаясь на муже и невольно любуясь им. Быть может, он и теперь ей казался таким же красавцем, каким был много лет тому назад, когда она была счастлива.
— Присаживайся, Тоня. Ну, что твои нервы? Как ты себя чувствуешь?
В его голосе, мягком и вкрадчивом, звучала та нотка нежной чувствительности последних десяти лет супружества, какою иногда мужья дарят жен, которых перестают любить, как жен, и обманывают.
И, вероятно, не столько из-за кроткого и терпеливого характера жены, сколько из-за того, что Николай Иванович обманывал ее, он иначе не говорил о ней, как называя «святой женщиной», особенно если «святая» не делала сцен ревности.
— Ничего… Немного лучше… Что это ты такой нарядный сегодня, Коля? — спросила Антонина Сергеевна.
И в голове ее пронеслась мысль: «Для кого это он так нарядился?»
— Нарядный?.. Это оттого, что в сюртуке, Тоня?
— Обыкновенно ты по вторникам не надеваешь его.
— Сегодня обещал Никодимцев быть… Неловко как-то быть слишком по-домашнему…
— И много народу у нас сегодня будет?
— Я думаю… порядочно… Нэрпи приедет… Пианистка Корецкая.
— Надоели эти фиксы, Коля…
— А ты думаешь, мне не надоели, Тоня?
— Так зачем же мы их продолжаем и ты зовешь публику?..
— Я не зову… Привыкли к нашим вторникам… И наконец для Тины…
— Тине… ты знаешь… они не нужны… она говорила…
— Ну, мало ли что она говорит… Все же молодые люди бывают… Сегодня молодой Гобзин приедет…
— Гобзин? Что это такое Гобзин?
— Единственный сын миллионера Гобзина… Приличный. Кончил университет… А за ужином, Тоня, надо Никодимцева около Инны посадить… Инна умеет занимать…
— Я скажу ей… Только захочет ли она?.. Никодимцев, быть может, неинтересный…
— Напротив… Умница… И наконец что это за разборчивость такая?.. Кажется, Инна… не особенно разборчива… Один ее благоверный чего стоит… и вообще… этот хвост ее поклонников, которые таскаются за ней всюду: и в театры и в концерты… Я, конечно, не придаю этому значения, но все-таки, мой друг, молодой женщине надо быть осторожнее. Мало ли что скажут! — прибавил Козельский, принимая серьезный и несколько огорченный вид.
«Ты-то хорош!» — не без горечи подумала Антонина Сергеевна.
И, обожавшая своих детей, видевшая в них одни совершенства и сама слишком правдивая и чистая, чтобы подозревать их в чем-нибудь дурном, горячо проговорила:
— Что могут сказать об Инночке? О ней только клеветники могут говорить дурное!..
— Конечно, сказать нечего, собственно говоря… Я, Тоня, только говорю, что Инночка любит, чтобы за ней ухаживали…
Отец хорошо знал, что могли сказать и что не без основания говорили про Инну.
Но он не хотел огорчать жену, да и не смел бы сказать, если б и хотел, понимая, что не ему обвинять дочь за ту несколько странную жизнь, которую она вела. Он не раз встречал у нее целую стайку довольно пошлых молодых людей, которые слишком бесцеремонно целовали ее руки. Он видел ее катающейся на рысаках с одним из таких поклонников. Он даже раз занял деньги у господина, которого заставал у Инны в те часы, когда для визитов еще рано, и в котором опытный его глаз сразу признал подозрительного друга дома.
И, не далее еще как третьего дня, он имел весьма щекотливую встречу с дочерью в коридоре отдельных кабинетов одного модного ресторана.
В четвертом часу утра он выходил из отдельного кабинета с пикантной француженкой, бывшей одним из его мимолетных увлечений, которыми он изредка разнообразил свои регулярные свидания с предметом своей более прочной связи. И в ту же минуту из соседнего кабинета выходила Инна, значительно возбужденная и веселая, под руку с каким-то господином, которого Козельский видел в первый раз.
Отец и дочь встретились лицом к лицу, и оба благоразумно не узнали друг друга.
И встреча эта больно кольнула Николая Ивановича, задевши его родительские чувства и самолюбие… Его дочь таскается по кабинетам!
И, кроме того, он был возмущен, как опытный в любовных делах человек, неосторожностью дочери.
«Хоть бы вуаль густую надела!» — подумал отец.
Но едва ли еще не сильнее было оскорблено его эстетическое чувство джентльмена и умного человека невзрачным видом, неважным пальто и довольно-таки идиотским, некрасивым лицом молодого спутника Инны.
«Точно лучше не могла найти!» — мысленно обвинил он дочь, глубоко оскорбленный, что такая красивая и неглупая женщина, как Инна, да еще похожая на него, ездит в отдельные кабинеты с таким плюгавым господином.
— Инна, должно быть, несчастлива с мужем, Коля… Оттого она, быть может, и кокетничает немножко! — сказала мать.
— Сама выбрала своего Левушку.
— Ошибиться так легко!..
— Она что же… жалуется?
— Инна никогда не станет жаловаться, Коля… Но, мне кажется, она не любит Леву… А ведь жить с нелюбимым мужем… Что может быть ужаснее для порядочной женщины!
— Но разве он такая скотина, что сам не понимает этого?.. Тогда я с ним поговорю.
— Надо прежде с Инной поговорить… Даст бог, мои предположения ошибочны… Чужое семейное счастье такая энигма! [7] — раздумчиво прибавила Антонина Сергеевна.
Его превосходительство не любил разговоров с женой на такие темы и, благоразумно не подавая реплики, взглянул на часы и проговорил:
— Половина десятого… Ты не позволишь ли подать самовар и не напоишь ли меня чаем, Тоня?
— С удовольствием.
И Антонина Сергеевна поднялась с широкой оттоманки.
«Святая женщина!» — умиленно подумал Николай Иванович и сказал:
— Ты мне сюда пришли чай, Тоня!
— Хорошо! — ответила жена.
И тихо вышла из кабинета, полная затаенного ревнивого чувства, которое всегда возбуждалось сильнее, когда муж бывал наряден и, как казалось Антонине Сергеевне, неотразим. И к тому же она не знала, какая женщина владеет теперь им и для кого он так нарядился.
Разумеется, она не поверила, что для Никодимцева.
«Для кого же, для кого?»
С тех пор как Николай Иванович разошелся с последней своей дамой, хорошо известной Антонине Сергеевне, она в неизвестности. А что новая дама
