— Но ты ему написала.
— Не знаю, как это получилось. Я написала это сообщение раньше, потому что он стал что-то подозревать. Я ведь думала, что Глеб решил, что это моя вина — болезнь Кирилла. Уж лучше так — умерла и умерла. И Коломийцев, и Матушкин могли рассказать и сделать так, что я бы выглядела отвратительно в глазах Бархатова. Этого я бы не вынесла… — ее голос зазвучал тверже. — Сообщение ушло само, от удара, я думаю. Потом я потеряла сознание, а когда очнулась, Глеба уже не было… Страшно болела рука. И еще — я очень боялась, что ребенок не выживет. А он все, что у меня оставалось от Бархатова. И я пошла…
— Куда?! — по телу Влады побежали мурашки.
— Сюда, в больницу… Мне повезло, Дмитрий Эдуардович был на месте.
— Ты что, шла босиком? Я видела твой ботинок… Почему не вызвала такси? Черт, извини, я просто в таком ужасе, что плохо соображаю…
У Влады завибрировал телефон в кармане. Вздрогнув, она достала его и посмотрела на дисплей:
70
Бархатов
Кирилл всегда думал, что главное в его жизни — свобода. Вернее, так — его жизнь и его свобода. Много лет он доказывал это себе и окружающим и даже преуспел в этом. Быть хозяином и того, и другого — разве это не высшая цель?
И теперь, утыканный трубками, пригвожденный к специальной кровати, Бархатов был вынужден терпеливо сносить навязчивое внимание персонала, его команды и требования. Кириллу хотелось сказать им, что такая жизнь ему не нужна, и он сожалеет о том, что вообще здесь оказался.
Когда Дмитрий Эдуардович впервые появился в палате, точнее было бы сказать — когда Бархатов осознал, что он находится в его клинике, то испытал жгучий стыд. Во-первых, потому что не мог вспомнить, как попал сюда. Во-вторых, равно, как и, в-третьих, и, в-четвертых, выглядеть слабым и зависимым для него означало быть несвободным, а значит, уязвимым.
Голос друга доходил до него, как сквозь вату, перемежаясь со вспышками сознания, бегущими, словно черно-белые кадры старого кинофильма. И оттого, что он вдруг стал участником этого странного триллера — практически его главным героем — у Бархатова сдавливало грудь и перехватывало дыхание.
В следующий раз вместе с врачом пришел Рысецкий. Вот уж кого он меньше всего ожидал увидеть. Состояние, в котором готовил документы для передачи адвокату, он, пожалуй, уже не смог бы объяснить и, тем более, прочувствовать заново. Словно им руководил кто-то другой, гораздо сильнее Кирилла — водил его рукой по бумаге, ставил подпись… Но Бархатов верил внутреннему голосу, который взял на себя ответственность решать за него. В момент осознания этого Кирилла прошиб пот — вспомнилась фраза о том, что, если бог хочет наказать человека, то он лишает его разума… Неужели именно это и произошло с ним?
Вопросы, которые задавал Рысецкий, поначалу раздражали. А потом Бархатову стало смешно. Он даже попробовал рассмеяться, но Дмитрий Эдуардович мягко остановил его, заметив болезненную гримасу на лице.
Постепенно, во время разговора, в голове прояснилось. Бархатов втянулся в беседу, цепляясь за привычные фразы и установки. Да, разумеется, он помнит, что оформил бумаги на Глеба… И сделал это сознательно, потому что… потому что…
— Я всегда доверял ему. Больше, чем остальным.
— Вы считаете, он смог бы правильно распорядиться вашими активами? — спросил Рысецкий. — Впрочем, меня это не касается. Я лишь ваш адвокат. Но ситуация приняла неожиданный оборот. По всей видимости, поступив таким образом, вы поставили Глеба в очень затруднительное и шаткое положение. Давление, которое сейчас оказывается на него, может повлиять на дальнейшее распределение сил и в корне изменить ваше первоначальное решение.
Рысецкий ясно дал ему это понять — в силу своего состояния Бархатов просто был не в состоянии просчитать все риски.
Кирилла вновь охватило ощущение вязкой двусмысленности. Чуть раньше, Дмитрий Эдуардович, в свойственной ему мягкой манере, обрисовал перспективы его состояния и необходимость операции. Казалось бы — вот и ответы на все вопросы, начиная с головных болей и провалов в памяти. У Кирилла не было причин не верить ему. И сейчас он мог разыграть новую партию, опираясь на возникшие обстоятельства. Да, главным для него оставалось — отказ от компании. Она, как и многое другое, будто пудовая гиря, тянула его вниз и отнимала последние силы.
Горькая усмешка судьбы — то, чего он так добивался, в итоге превратилось в песочный замок. Деньги, власть, свобода… Когда Стаси не стало, они перестали быть чем-то значимым для него.
Он видел ее каждый день в своих мучительных снах, мысленно говорил с ней и держал за руку. Возможно, когда ему вскроют черепную коробку, все изменится? И Стася исчезнет как дуновение ветра… Сердце сжималось от этой перспективы, обливалось кровью и саднило, словно из него безжалостно вырвали кусок…
— Свяжитесь вот с этим человеком, — Бархатов написал в блокноте телефон. — Скажите, что я согласен на сделку.
— Вы уверены, Кирилл Андреевич? — Рысецкий внимательно посмотрел на Бархатова.
— Абсолютно. — Бархатов подумал о том, что в его нынешнем положении денег с продажи акций ему хватит до самой смерти. Просто желаний совсем не осталось.
— А дом, имущество? В вашем завещании указано, что…
Кирилл усмехнулся:
— Оставьте пока так, как есть. Я решу это позже, когда… — Все зависело от исхода операции, и риск не пережить ее оставался. — Оставьте так, как есть…
…И вот, самое страшное осталось позади. Так сказал ему врач, лица которого Бархатов даже не разглядел. Шапочка, маска — профессор Рябцев, — прошу любить и
