его подбодрить. Столько лет она видела в нем угрозу – а оказалось, что вред он нанес единственному человеку: самому себе.
– Может, лекарство и сработает, но какой в этом смысл? Я всю свою жизнь бегал за фальшивым золотом. У меня было единственное подлинное сокровище, ты, – но и его я не сберег.
Первин удивилась: он говорил столь же сентиментально, как и во времена ухаживания.
– Ты давно за мною следишь?
– В прошлом октябре двоюродный брат прислал мне статью из «Бомбей самахар», где говорилось о тебе. Совсем плохо мне стало только в этом году. Поэтому я и приехал сюда. Про завещание я написал только затем, чтобы ты пришла в больницу. Я хочу попросить тебя о помощи.
– Какой? – спросила она с опаской. Если он попросит ее вернуться и ухаживать за ним, она ответит отказом. Пусть это и эгоистично, но такое выше ее сил. Или, может, он думает, что Мистри должны забрать его к себе. Список обязательств жены перед умирающим мужем почти бесконечен…
– Помоги мне, – прохрипел он, прервав ее панические мысли. – Мне нужно дать дозу лекарства побольше – и я усну навсегда.
Простота этой просьбы вызвала у Первин облегчение.
– Я не могу давать тебе лекарства, я не знаю дозировки. Я позову сестру.
– Нет. Я хочу, чтобы ты дала мне всё лекарство, какое есть в склянке. Я умру, а ты освободишься.
Тут Первин поняла суть его просьбы, и у нее зашлось сердце.
– Ты хочешь, чтобы я отравила тебя мышьяком?
– Пожалуйста, – проговорил он срывающимся голосом. – Если бы я мог дотянуться до склянки, я бы сделал это сам.
Первоначальный шок сменялся подозрением. Он просит ее совершить действие, за которое она может сесть в тюрьму. За занавеской лежит молодой человек – возможно, он проснулся и всё слышал, тогда он станет свидетельствовать против нее.
Первин встала и посмотрела на Сайруса. Когда-то он был невыразимо прекрасен, и она любила его безоглядно. А теперь он пытался ее соблазнить, рассказывал о будущей свободе, которая может привести ее, убийцу, на виселицу.
– Ты не согласна? – прохрипел он.
– Нет, – ответила она, чувствуя, как дрожит голос. – Поговори об этом со своим врачом. Может, он изменит тебе дозу, чтобы ты не испытывал такого отчаяния. Путь к исцелению будет долгим. Но если ты станешь бороться за свою жизнь, то сможешь ее изменить.
– А если я умру? – спросил он плаксиво.
Пытаясь сохранять бесстрастность, Первин ответила:
– Согласно парсийскому праву, если ты умрешь, не оставив завещания, твое имущество будет распределено между членами семьи в установленных долях. По этой причине тебе, наверное, следует вызвать поверенного, написать завещание и исключить меня из числа наследников. Я ничего не хочу.
– Но, Первин, я перед тобой в неоплатном долгу.
Правда ли он так думает или это очередная ложь? Она никогда этого наверняка не узнает. При виде этого немощного создания трудно было испытывать гнев, который снедал ее последние четыре года.
– Мне жаль, что я не могу исполнить твою просьбу. Я стану молиться за тебя.
Первин вышла из палаты, зная, что уходит навсегда.
Бомбей, сентябрь 1921 года
В погожий день под конец сезона дождей Первин отправилась в «Тадж-Махал-палас» на встречу с Разией и Мумтаз. Войдя со стороны сада, она оставила зонт на длинной стойке в вестибюле, а портфель взяла с собой. Он весил немного: внутри было лишь несколько листов бумаги и чеков.
Первин заказала столик в том же зале, в котором ее родные когда-то познакомились с Содавалла. Впрочем, она пообещала себе не думать о Сайрусе, которого уже не было в Бомбее.
Гюльназ выяснила, что через две недели после встречи с Первин Сайрус, вопреки воле врача, выписался из клиники и в сопровождении слуги уехал поездом в Калькутту. Первин полагала, что там он либо окончит свои дни, либо внезапно пойдет на поправку и выживет. Пуршоттам Гхош присматривал за ним и пообещал, если что, сообщить Джамшеджи о его смерти.
– Когда ты овдовеешь, у тебя начнется новая жизнь, – заметил Джамшеджи; в голосе его звучала надежда. – Сможешь еще раз выйти замуж. Кто знает? Может, ты мне подаришь внуков раньше, чем Растом.
Первин не присмотрела себе жениха, да и родителей не просила этим заниматься. Мечтала лишь о том, чтобы стать тетей, и уже говорила об этом Гюльназ.
Размышления Первин прервались, когда метрдотель отвел ее на другой конец зала к столику в углу, за которым уже сидели Мумтаз и Разия. На Мумтаз было очень изящное кремово-оранжевое шелковое сари с узором-пейсли, а Разия выглядела чрезвычайно элегантно в неброско-синем сари с серебряной вышивкой. Головы у обеих были покрыты, как и у Первин: признак женской скромности, общий для их культур.
Улыбнувшись вдовам, Первин извинилась за то, что заставила их ждать.
– Вы обе прекрасно выглядите. Я особенно рада тому, что вы смогли прийти, Мумтаз. Как малышка Айша?
– Плачет очень музыкально, хотя ей всего полтора месяца! Счастье, что айя Тайба туговата на ухо. Но надолго я задержаться не смогу – через пару часов она проснется и захочет моего молока. – Мумтаз с довольным видом хихикнула. – Знаете, а я совсем не расстраиваюсь, что родился не мальчик. Всё так хорошо устроилось.
Растом нашел Мумтаз квартиру в прекрасном новом здании на Непеан-Си-роуд. К ней часто заходила сестра Танвьер; при этом Мумтаз считала, что пока сестре переезжать к ним не стоит, поскольку айя Тайба живет с ней и прекрасно справляется со своими обязанностями. В той же квартире ночевали Фатима и Зейд, выполняя мелкие поручения после уроков в школе.
Дамы заказали блюдо дня – ягнятину с грибами, к нему рисовый пилаф и мороженое, – а после этого Первин раскрыла портфель. Каждой она передала документы, где описывалось распределение наследства, оставленного Фаридом. Разия молча читала английский документ, Мумтаз озадаченно взглянула на Первин.
– Вы не могли бы мне сказать, что здесь написано? – спросила она.
– Во-первых, что я заплатила все долги кредиторам, так что по этому поводу волноваться не о чем, – начала Первин. – Что касается вашей доли, вы с Разией получите по семь тысяч триста рупий каждая. Кроме того, каждая из вас имеет право на небольшой процент прибыли с текстильной фабрики Фарида, если дела там опять пойдут хорошо.
– Кстати, я не хочу забирать землю и фабрики в единоличное владение, – вставила Разия. – Хочу, чтобы они обеспечивали будущее всех детей.
– Понимаю вас, – кивнула Первин. – Но если вы хотите быть уверенной в благополучии своей дочери, землю следует записать
