Генри улыбнулся и сказал, что, скорее всего, ближайшие месяцы он посвятит своим рассказам и, если повезет, до наступления следующего года избежит приступа вдохновения и не погрязнет в работе над очередным романом.
Когда Андерсен уехал, Генри пожалел, что не признался ему: он действительно ожидает приезда гостей – брата Уильяма, невестки Алисы и племянницы Пегги. Раскаивался он и в том, что не поделился с Андерсеном воспоминаниями о своем появлении на сцене в день премьеры «Гая Домвиля». Притворяться уверенным в себе, чтобы сохранить лицо, было куда легче. Впрочем, едва ли он решился бы на откровенность, даже если бы его друг передумал и задержался на пару дней. Рассказ о прошлых неудачах не мог тронуть Андерсена, по-прежнему завороженного ожиданием собственного грядущего триумфа. Наверняка молодого человека изрядно поразила и озадачила бы причастность Генри к чему-то настолько катастрофическому, как провал «Гая Домвиля», и Генри тешился сознанием того, что на время визита Андерсена удержался от искушения открыться ему.
Его неприятно поразили нападки Андерсена на собственного отца и то, что скульптор с такой легкостью рассказывал о своих непростых отношениях с братом. Генри не ответил взаимностью и не выразил готовность обсуждать нескончаемые капризы Генри Джеймса-старшего или неизменную способность Уильяма причинять ему боль (в глазах Генри отец и брат заслуживали его преданности в первую очередь), так что не мог упрекнуть молодого человека в нечуткости.
И когда они встречались в Риме, и недавно, когда Андерсен гостил в Рае, скульптор то и дело упоминал о богатстве семейства Джеймс – без сомнений, наслушавшись об этом еще в Ньюпорте. Генри заметил, что Андерсена удивила непритязательность гостиницы, в которой он остановился в Риме, и относительно скромные размеры Лэм-Хауса. Молодой человек был уверен, что Генри стал писателем из-за удовольствия видеть свои работы опубликованными, а не в силу необходимости зарабатывать себе на жизнь. А между тем до его приезда денежные вопросы были постоянной головной болью Генри, переплетаясь с раздражением от нежелания Уильяма выпускать из рук вожжи управления семейным имуществом и его неизменной склонности раздавать деловые советы, в которых никто не нуждался.
Владелец Лэм-Хауса некоторое время назад скончался, и вдова выставила особняк на продажу, оценив его в две тысячи фунтов. Если Генри не поторопится, дом может достаться кому-нибудь другому; от одной мысли, что здесь он сумеет, если пожелает, затвориться и повернуть ключ в замке и никто не будет вправе к нему войти, на душе делалось тепло. Совершить покупку следовало как можно скорее, а у него не было свободных денег. Гонораров, которые он получал за сборники рассказов и журнальные публикации, хватало на покрытие текущих трат. Однако проценты с капитала и дивиденды с родительского наследства всецело контролировались Уильямом. Основную часть доходов составляла арендная плата от нескольких домов в Сиракьюсе – сами здания Генри обозрел лишь однажды и надеялся больше никогда в жизни их не видеть, но Уильям вроде бы управлялся с ними вполне благоразумно и успешно. Сообщив в письме Уильяму о своих планах, Генри не помышлял покушаться на основной капитал или закладывать сиракьюсскую недвижимость; он рассчитывал получить кредит в собственном банке и быстро погасить его за счет новых литературных гонораров.
Поскольку Уильям собирался в Европу, Генри пригласил его обосноваться со всем семейством в его квартире в Кенсингтоне, которую уже освободили временные съемщики, а потом приехать в Лэм-Хаус. На это великодушное предложение Уильям ответил, что имеет иные планы: они с Алисой отправятся в Германию, где ему предстоит курс лечения в Наухайме, и только после этого посетят Англию. Квартира в Кенсингтоне, судя по всему, ему была не нужна.
Отписав ему в Наухайм, Генри сообщил о своих планах купить Лэм-Хаус. Позже он решил, что объяснение было слишком многословным, точно он был блудным сыном, который взывает к родителям, или, точнее, расточительным, погрязшим в грехах младшим братом, испрашивающим совета и помощи у старшего.
Он не просил у Уильяма ни денег, ни совета. С какой стати он вообще писал ему, вместо того чтобы купить Лэм-Хаус, не посвящая в свои планы никого, кроме управляющего своего банка, раскаивался Генри. Минутная слабость, вызванная лихорадочным возбуждением, имела неприятные последствия: брат разразился двумя письмами. В первом, неприятно-назидательном, тоном непревзойденного эксперта в области недвижимости Уильям сообщал ценные сведения о процентных ставках и о необходимости, заключая сделку, проявить непреклонность и хитроумие. А повстречав в Наухайме кого-то из знакомых, мельком видевшего Лэм-Хаус, Уильям написал повторно, чтобы предупредить: запрошенная цена, согласно полученным им сведениям, представляется ему неоправданно высокой, и, прежде чем Генри сделает глупость, ему следует проконсультироваться с кем-то из друзей, которые знают толк в таких делах.
На это Генри намеревался ответить, что вполне способен самостоятельно управляться со своими делами и не нуждается в советах и контроле. И он был бы признателен, если бы Уильям прекратил обсуждать его намерения приобрести Лэм-Хаус по упомянутой цене или по любой другой цене не только с первым встречным, но и с ним, Генри, когда они увидятся вновь.
В подобном духе он написал несколько черновиков письма, а потом обнаружил, что, несмотря на первоначальное намерение держаться хладнокровного тона, объясняя ценность особняка и разумность запрашиваемой цены, слишком явственно демонстрирует намерение купить его во что бы то ни стало. Вдобавок он настаивал, что еще не до такой степени одряхлел, чтобы нуждаться в опеке. Он все еще обдумывал это послание, когда пришло письмо от его невестки, которая, с одобрения Уильяма, предлагала одолжить ему собственные деньги для покупки Лэм-Хауса. Он надменно уведомил брата и его жену, что, не нуждаясь от них ни в пенни, искренне благодарит Алису, но Уильям должен понять: намерение Генри заполучить Лэм-Хаус ничуть не зависит от поддержки брата, которой он никогда не искал.
Ни деловая хватка брата, ни его любезные советы никак не могут повлиять на его решение, и, хотя зловещие прогнозы отравили ему радость предвкушения осесть в собственном доме, наверняка он справится с этим разочарованием. Он так редко хотел чего-то так, как хочет Лэм-Хаус, писал он брату, и уповает на то, что Уильям поймет его чаяния.
Он закончил письмо глубокой ночью, заклеил, не перечитывая, и оставил конверт в прихожей, чтобы Берджесс Нокс отправил его утренней почтой. Он знал, что его невестка Алиса руководствовалась самыми лучшими побуждениями, а советы Уильяма шли от чистого сердца, но подозревал, что оба страдают от глубоко укоренившейся потребности считать, будто он не в состоянии действовать вопреки их мнению. Им было бы куда комфортнее гостить под его кровом, если бы тот был
