входа был книжный стеллаж во всю стену, и, когда, вдоволь насладившись видом и выразив восхищение светом, Андерсен подошел, чтобы изучить книги, он не сразу понял, что на всех корешках значится имя его хозяина и друга. Он снял с полки одну книгу, потом другую, и постепенно до него дошло, что весь этот огромный книжный шкаф содержит романы и рассказы Генри Джеймса, изданные в разные годы по обе стороны Атлантики. Взволнованный и ошарашенный, он один за другим извлекал тома, изучал переплеты и титульные страницы.
– Вы написали целую библиотеку, – сказал он. – Я чувствую себя обязанным прочитать все. – Он повернулся и посмотрел на Генри. – Вы всегда знали, что напишете все эти книги?
– Я знаю, каким будет следующее предложение, – сказал Генри, – и часто знаю, о чем будет следующий рассказ, и делаю заметки для будущих романов.
– Но разве вы не запланировали все это заранее? Разве вы не говорили себе: «Вот что я собираюсь делать со своей жизнью»?
Когда прозвучал этот вопрос, Генри уже отвернулся от своего собеседника, делая вид, что смотрит в окно, и не имея ни малейшего понятия, отчего его глаза наполнились слезами.
После ужина они еще немного поболтали, а затем Генри отправился спать, оставив Андерсена внизу за чтением одного из своих сборников – молодой скульптор настаивал, что, прежде чем завтра покинет Рай, он должен прочитать по крайней мере большинство рассказов. Спустя некоторое время Генри услышал, как заскрипели ступеньки, и начал воображать рослую фигуру Андерсена: вот он поднимается с книгой в руках, ступает на лестничную площадку, входит в свою спальню. Вскоре до его слуха опять донеслись шаги – Андерсен идет через площадку в ванную, затем возвращается в спальню и затворяет дверь.
Когда за стеной под ногами Андерсена заскрипели половицы, Генри представил себе, как его друг раздевается, снимает пиджак и развязывает галстук. А потом он услышал только тишину, – возможно, Андерсен стягивал обувь и носки, сидя на кровати. Генри ждал, прислушиваясь. И вот после некоторого перерыва вновь послышался скрип половиц – теперь, как предположил Генри, он, должно быть, снимал рубашку; ему пригрезилось, как молодой скульптор, обнаженный до пояса, стоит посреди комнаты, а затем тянется к постели за ночной сорочкой. Что он будет делать дальше, Генри не знал, но напряженно думал, не снимет ли он брюки и нижнее белье, чтобы постоять нагим перед зеркалом, изучая собственное тело, разглядывая солнечные отметины на своей шее, любуясь силой своих мышц и голубизной своих глаз, и все это молча, без единого звука.
А потом он услышал новый скрип, как будто Андерсен ненадолго переменил позу. Генри представил себе его спальню, глухие темно-зеленые шторы и светло-зеленые обои, ковры на полу и большую старинную кровать, купленную по настоянию леди Вулзли, и лампы на ночных столиках по обеим сторонам кровати, которые Берджесс Нокс, вероятно, зажег, по своему обыкновению, погасив во всех комнатах верхний свет. Лежа на спине, отложив книгу, которую читал до этого, Генри закрыл глаза, чтобы свет его собственной лампы не мешал ему мечтать, и вообразил своего гостя, его обнаженное тело в свете ламп, мощное и совершенное, его кожу, гладкую и мягкую на ощупь; тем временем половицы снова скрипнули за стеной, как будто, закончив любоваться на себя в зеркало, молодой человек накинул ночное одеяние, пересек комнату – вероятно, чтобы взять книгу, – и вернулся к своему ложу. Затем воцарилась тишина. Генри слышал только собственное дыхание. Он ждал, не двигаясь. Андерсен, думал он, сейчас, должно быть, лежит в постели. Потушил молодой человек свет или же продолжает читать? Генри услышал за стеной, как гость не то откашлялся, не то высморкался, – а больше ничего. Он нащупал книгу, нашел место, на котором остановился, и заставил себя продолжить чтение, сосредоточиваясь из последних сил на прочитанных словах и листая страницу за страницей в молчании, окутавшем Лэм-Хаус.
Утром небо было ясным, и они отправились прогуляться по городу, пока Берджесс Нокс упаковывал багаж Андерсена, а шотландец перепечатывал начисто несколько рассказов, предназначенных для отправки в редакции журналов. После обеда, когда чемоданы уже стояли в прихожей, а до лондонского поезда оставался целый час, Генри и Андерсен развлекались тем, что гоняли ос, не давая им пировать на тарелках с десертом, которые они прихватили с собой в сад.
Генри гадал, что именно запомнится Андерсену из его поездки в Рай и насколько искренне тот сожалел, что его пребывание было таким недолгим, и обещал вернуться как можно скорее, чтобы погостить в Лэм-Хаусе подольше. Молодым человеком явно владело беспокойство, и Генри сочувствовал ему без тени зависти. Он сознавал, что в Нью-Йорке, а затем и в Риме Андерсен будет окружен поклонниками, сраженными его красивой внешностью и будоражащим обаянием. Генри испытывал странное чувство собственника и защитника. Он представил себе мать Андерсена, живущую в Ньюпорте, усилия, которые она прилагала, чтобы получше устроить своих детей в этом мире, и то, сколько тревог доставляет ей этот баловень, бесхитростный, переменчивый, уязвимый и, несомненно, весьма неаккуратно пишущий домашним, и догадывался, что она так же страстно ждет его возвращения домой, как сам Генри желает удержать его здесь. Но наверняка Андерсен мысленно готов к любому повороту судьбы, исключая возвращение под родной кров, что бы там его ни ожидало. Идея столкновения богемного образа жизни сына, его творческих амбиций, выпестованных пребыванием в Риме, с материнской тоской, заботами и нуждами заворожила Генри своим драматизмом.
Андерсен, влюбленный в собственное будущее, без сомнения, не мог разглядеть здесь драму. Он был тем, кем казался, – молодым человеком, с радостным нетерпением ожидавшим поезд. Он расточал благодарности и похвалы, но больше всего на свете его интересовало грядущее путешествие. Когда багаж молодого человека загрузили в купе, Андерсен взял Генри за руку, а затем обнял его.
– Вы были так добры, – сказал он. – Для меня так важно то, что вы в меня верите.
Он еще раз обнял Генри, а затем повернулся и шагнул на подножку, напоследок неловко всучив Берджессу Ноксу небольшое вознаграждение. Генри и Нокс остались на платформе, Нокс стоял неподвижно, а Генри махал рукой вслед поезду, который отправлялся в Лондон, покидая Рай.
Октябрь 1899 г.
В последнее утро накануне отъезда Андерсен, весь в предвкушении грандиозных перспектив, без особого интереса расспрашивал Генри, каковы его собственные планы – не собирается ли он, к примеру, отправиться в путешествие, и созрел ли уже у него замысел следующего произведения, и не ждет ли он гостей, которые займут освобожденную им, Андерсеном, комнату. Поколебавшись,
