своей обычной манере, которая представляла собой смесь решительности и колебаний, то делая паузы, то стремительно двигаясь вперед к своей цели; порой он подходил к окну, как будто слово или сравнение, которые он подыскивал, могли вызревать на кустах и лозах среди других плодов щедрой поры позднего лета, а потом возвращался в прохладу кабинета с уже готовой метафорой и сформированной фразой, необходимой для завершения абзаца.
К обеденному часу жара была в разгаре. Андерсен облачился в белый костюм и держал в руках соломенную шляпу, точно приготовился к лодочной прогулке. Они обсудили, как им лучше провести полуденные часы, и, когда Андерсен узнал, как близко отсюда до моря и как легко добраться до побережья на велосипеде, он поведал, что самым заветным его желанием было бы искупаться в соленой воде и походить по песку босиком. Этот спортивный энтузиазм стал приятным разнообразием, ведь на протяжении всего обеда скульптор воздерживался от какого-либо упоминания своих грандиозных планов по завоеванию мировой славы. После трапезы они переоделись в костюмы, более подходящие как для езды на двух колесах, так и для битья баклуш на морском берегу, а затем на отлично смазанных велосипедах, извлеченных Берджессом Ноксом из пристройки за кухней, отправились в путь. Они неторопливо скатились с вымощенного булыжником холма и направились к Уинчелси, где их лица овеял прохладный соленый бриз. Андерсен, на чьем багажнике болтался сверток с купальным костюмом и полотенцем, в отличном расположении духа энергично крутил педали на спуске в Удимо, к морю.
Оставив велосипеды, они проследовали по тропинке, протоптанной в песке среди дюн, и Генри заметил жаркую дымку – она висела в воздухе, сглаживая очертания пейзажа и делая горизонт почти неразличимым. Легкая физическая нагрузка и близость моря, казалось, разительно повлияли на Андерсена, он сделался непривычно молчаливым. Когда они наконец дошли до кромки воды, он остановился, посмотрел вдаль, щурясь на солнце, а потом ласково приобнял Генри за плечи.
– Я и забыл об этом, – сказал он. – Я не знаю, где нахожусь. Я мог бы доплыть до Бергена, я мог бы доплыть до Ньюпорта. Окажись здесь мой брат… – Он запнулся и изумленно покрутил головой. – Знаете, если закрыть глаза и снова открыть, я могу вообразить такой же пляж, и такой же свет, и себя самого в Норвегии, мне было, наверно, лет пять-шесть, но и Ньюпорт бывает таким в летний день. Этот воздух и этот бриз… я сейчас словно бы дома.
Они пошли вдоль линии, оставленной морской водой на песке. Волны были спокойными, а пляж почти безлюдным. Генри стоял, глядя на море, пока Андерсен переодевался в купальный костюм; поручив Генри охранять его вещи, он превратился в ожившую версию одной из своих скульптур – гладкий белоснежный торс, мускулистые руки и ноги.
– Вода холодная, – заметил он. – Сразу видно.
Молодой человек вошел в море, подскакивая перед каждой волной, прежде чем погрузиться в воду, а затем поплыл энергичными мерными гребками. Порой он поддавался волнам, позволяя им толкать себя к берегу, и махал рукой Генри, который стоял на берегу полностью одетый и наслаждался солнечным теплом.
Когда Андерсен вытерся и снова переоделся, они побрели по берегу и прошли много миль, почти никого не встретив на своем пути. Время от времени оба без предварительной договоренности останавливались, смотрели на море, изучали горизонт или лодку вдалеке. Андерсен слушал рассказ Генри о том, как здешние земли были отвоеваны у моря, в результате чего поселения из рыбацких портов превратились в сухопутные городки.
– В Ньюпорте, – сказал Андерсен, – мы могли бы сейчас посидеть на пирсе, поглазеть, как разгружают улов или готовятся к ночной рыбалке.
И Андерсен заговорил о Ньюпорте, первом городе, который он увидел, когда они приехали из Норвегии – он, его родители, двое братьев и сестра. Тогда он и услышал о семействе Джеймс, рассказывал он. Он знал, где они жили, и знал, что один из сыновей стал писателем, – об этом все говорили. Андерсены, по его словам, были щедро одарены всем, кроме денег; его старший брат в детстве тоже проявлял незаурядные художественные способности, а младший был многообещающим музыкантом. Весь старый Ньюпорт – пожилые дамы, полуевропеизированные семейства – верили в талант больше, чем в деньги, говорил он, но это лишь потому, что у них было достаточно денег, заработанных или унаследованных, чтобы не думать о них до конца своих дней. А вот Андерсены тоже могли показаться похожими на них, когда ходили в гости или в церковь, но в их семье деньги никогда не водились, поэтому они думали только о деньгах.
– Эти господа покупали нам мольберты и масляные краски, притворяясь, что не замечают заплат на нашей одежде, – рассказывал Андерсен. – С нами беседовали о великом искусстве по вечерам, пока мы принюхивались к ароматам горячих блюд, которые готовились на их кухнях, зная, что дома нас ждет холодный и унылый ужин.
– Рим, – сказал Генри, – должно быть, принес вам облегчение.
– Если бы только в Риме были пляжи и соленая вода, – отозвался Андерсен.
– И если бы в Ньюпорте был Колизей, – подхватил Генри. – И если бы у Андерсенов было состояние.
– И если бы братья Джеймс щеголяли в залатанных штанах! – засмеялся Андерсен и с дружеской непринужденностью ткнул Генри кулаком в живот, прежде чем обнять его.
Домой они катили в сумерках, лишь ненадолго спешиваясь – чтобы миновать Удимо и второй раз, уже неподалеку от Лэм-Хауса. Они договорились, что встретятся в саду после того, как переоденутся к ужину, и опрокинут рюмочку, прежде чем садиться за стол.
Ожидая, пока Андерсен спустится, Генри решил, что размеры его сада, его скромные и бдительно охраняемые пропорции в косых прохладных лучах умирающего солнца, его гармония с ландшафтами, по которым они сегодня колесили, куда более созвучны диапазону их чувств, нежели распахнутые величественные перспективы Рима. Может быть, теперь, когда дождь перестал, а Андерсен немного угомонился, подумал Генри, будет проще склонить его к тому, чтобы оба они просто наслаждались отдыхом и обществом друг друга.
Когда Андерсен спустился, его волосы еще не просохли после купания, а светлая кожа покраснела от солнца. Он улыбнулся, поудобнее устроился в кресле, отхлебнул из своей рюмки и внимательно оглядел сад, как будто не видел его раньше. Генри ранее уже показал ему на садовый павильон, заметив, что летом он превращается в его рабочий кабинет, но еще не предлагал его посетить. Сейчас он сделал это, и они не спеша двинулись через лужайку.
– Значит, здесь вы и работаете, – сказал Андерсен, когда Генри закрыл за ними дверь.
– Здесь рассказываются истории, – ответил Генри.
Слева от
