столовую, где было все, что только можно себе пожелать: раки, ветчина и дичь, — просто все. На пароходе играла музыка, показывали кино, читали доклады, порой этот пожилой человек забывал, что он пересекает океан. Они шли, взяв друг друга под руку, впереди меня. Никогда не виделись они до сих пор. Чтобы расслышать, о чем они еще говорили, я держался за ними и слышал, как, проходя по нашим участкам, они говорили о деревьях, о способностях поврежденных деревьев утвердиться и заново давать ростки.
Они никогда прежде не виделись, а говорили, идя впервые вместе, о том, чего только не в состоянии вынести деревья. Безвершинные стволики, которые поступают со спящими почками, замерзшая маслина, которая дает побеги от корней. Старый профессор, видимо, побывал везде и всюду, и, что можно было увидеть, он видел. Эвкалипты, с сухой, как трут, корой, которые тем не менее так хорошо приспособились к постоянным пожарам на их родине, что палящий зной и огонь ничего для них не значили. Деревья в Африке, которые окружают себя кустами эритрины, чтобы уберечься от огня. Растения с подземными стволами. А вот дерево на вулканическом острове, которое порой засыпает раскаленный пепел и которое, несмотря на это, обладает силой вновь давать побеги. Голые, обугленные стволы — а до бомбежки деревья — уже спустя несколько месяцев, хотя у них все ветви и сучки обломаны, вновь дают побеги. Но если уж деревья умирают, они исчезают быстро и подчистую — распыленные, использованные теми, кто живет благодаря им, и даже трудно представить себе, кто только не живет благодаря мертвым деревьям.
Время от времени они останавливались, но пожелание остановиться высказывал всегда он, наш гость, он смотрел поверх наших участков на живую изгородь туи или на Холле, черной лентой извивающуюся по лугам; стоило им остановиться, и они умолкали, пожилой человек в темной шляпе в эти минуты погружался, казалось, в глубокую задумчивость, а его кожа — в нашем свете — отливала розоватым оттенком. Дольше всего они стояли перед крепостью, гость пытливо ее разглядывал, что-то явно проверял, сравнивал, видимо, дом со снимком, который когда-то получил.
Но тут ему пришлось ответить Доротее, она махала, нас увидев, стояла на террасе рядом со столом, над которым был раскрыт зонт, махала и протягивала руки — Доротея, она тоже никогда еще не видела нашего гостя, но, здороваясь, обняла его, только и сказав:
— Добро пожаловать, Лесли, добро пожаловать.
Мне старый профессор не привез подарка, но Доротее привез — она получила винно-красную брошь, которую тут же приколола: зубчатый лист в изящной золотой оправе, и шеф получил пять маленьких серебряных бокальчиков, входивших один в другой, бокальчиков, к которым полагался и кожаный футляр. Бросив многозначительный взгляд на свой чемодан, гость сказал:
— Мое официальное поручение я улажу позже.
Это Доротее было только на руку, она хотела, чтобы прежде всего мы выпили кофе, а гость рассказал о своем путешествии.
С какой охотой я бы его послушал, я бы бог знает сколько чего расхвалил и пообещал, чтобы остаться, но шеф напомнил мне о школьниках, которых надо провести по нашим посадкам, и сказал:
— Сделай это вместо меня, Бруно, в такой прекрасный день ты с этим справишься. — И еще он добавил: — Не забудь о сегодняшнем вечере, я хочу, чтобы ты был у нас.
Они уже ждали у деревянных ворот, двадцать или двадцать пять школьников, они гонялись друг за другом, стояли прислонясь к стойкам ворот, толкались и прыгали, и сколько ни призывала их к порядку молоденькая учительница, весь класс безостановочно сновал туда-сюда, и все с неумолчными криками и писком.
— Нет, — сказал я, — я не господин Целлер, у господина Целлера гость из Америки, потому пришел я, меня зовут Бруно.
Дети были разных возрастов, мне сразу же бросились в глаза две совсем маленькие девочки, нарядно одетые, они держались за руки, послушные и серьезные, в противоположность некоторым мальчишкам. Когда учительнице удалось их созвать, она объявила:
— Итак, дети, слушайте внимательно и вспоминайте то, что мы с вами учили.
После чего наша живая гармошка потянулась для начала к парникам, где я показал беспокойному народцу, как хвойные породы размножают черенками, как черенки пускают корни. Потом я показал им одноглазковые черенки и листовые черенки, а у валуна все присели и я продемонстрировал им, как делается прививка: прививка клином и прививка черенком. Это некоторых так заинтересовало, что они вытащили свои карманные ножи и проделали все вслед за мной. Меньше всего их интересовал уход за почвой и сроки посадок; и как мы подразделяем землю на участки, их не интересовало, я мог говорить сколько угодно, они глядели по сторонам или подначивали друг друга. Но в машинном зале они сразу же бросились врассыпную, опробовали все рукоятки и все ручки, рули, рычаги, прятались друг от друга, и пугались друг друга, и забирались на машины.
В машинном зале я внезапно подхватил одну из тех маленьких девочек, поднял и посадил в седло тягача, отступил и оставил ее в седле, но девочка, вместо того, чтобы обрадоваться, начала пронзительно кричать, она кричала так, будто я ей бог весть что сделал, она ерзала в седле, размахивала руками и мгновенно размазала слезы по лицу.
— Ну ладно, — сказал я, — ладно.
И хотел спустить ее на пол, но девочка откинулась назад и стала бить меня по рукам, она не хотела, чтобы я до нее дотрагивался. Пришлось подойти к учительнице, ей пришлось снять малышку и утешать ее, постепенно девочка перестала плакать и подошла опять к своей подружке, наблюдавшей за мной настороженно и боязливо. Обе они, да и кое-кто еще, пятились, как только я к ним подходил. Раз я протянул малышке руку и сказал:
— Может, помиримся?
Тут девчушка опять пронзительно закричала, и учительнице пришлось увести ее от меня, когда же малышка успокоилась, учительница подошла ко мне и попросила не дотрагиваться до детей.
— А почему? — спросил я.
И учительница в ответ:
— Боятся. Разве вы не видите? Кое-кто из ребят вас боится.
Не помогло, что она приветливо мне улыбалась, я уже чувствовал, как в голове у меня разражается гроза, и думал только об одном: к воротам, ты должен их довести до ворот, на это надеется шеф; и я пошел вперед, не заботясь о том, идут ли они следом. Я попросту прошел мимо туннеля из пленки, о котором я бы им охотно все рассказал, подвел их только к большим деревянным воротам, кивнул учительнице и быстро пошел к себе, заперся, задвинул засов и набросил цепь, — вот
