Андре Жид
Топи
Моему другу Эжену Руару я посвятил эту сатиру ни о чем
Dic cur hic (Другая школа)
Les paludes
1895
Прежде чем объяснять мою книгу другим, я жду, что они сами объяснят ее мне. Объяснять ее заранее -- значит заранее сужать ее смысл; ибо если мы знаем, что намеревались сказать, нам не дано знать, только ли это сказано. Говоришь всегда больше, чем ЭТО. И особенно мне в ней интересно то, что я вложил в нее помимо воли, -- та доля бессознательного которую я назвал бы долей Божественного Провидения. Книга всегда плод сотрудничества, и тем выше книга ценится, чем меньше вложил в нее переписчик, чем больше участие в ней Бога. А посему давайте подождем отовсюду толкования о сути вещей; а от публики -- толкования наших творений. ЮБЕР
Вторник
К пяти часам на дворе посвежело; я закрыл окна и снова принялся писать.
В шесть часов пришел мой большой друг Юбер; он возвращался из манежа.
Он сказал:
-- Вот как! Ты работаешь?
Я ответил:
-- Я пишу "Топи".
-- Что это такое?
-- Книга.
-- Для меня?
-- Нет.
-- Чересчур ученая?..
-- Скучная.
о- Так зачем ее писать?
-- А иначе кто же ее напишет?
-- Опять исповеди?
-- На сей раз почти нет.
-- Тогда что же?
-- Садись.
И когда он сел:
-- Я прочел у Вергилия две строки:
Et tibi magna satis quamvis lapis omnia nudus
Limosoque palus obducat pascua junco*.
_______________
* Да и довольно с тебя, хоть пастбища все окружает
Камень нагой да камыш, растущий на иле болотном.
Вергилий. Буколики. М., "Художественная литература", 1979, с. 39 (пер. С. Шервинского). -- Здесь и далее прим. перев. _______________
Я перевел:
-- Это разговор пастуха с пастухом; один говорит другому, что хотя на его поле, конечно, многовато камней и болот, оно тем не менее его устраивает; он вполне им доволен и поэтому счастлив. Согласись, ничего умнее и не придумаешь, когда нельзя сменить поле...
Юбер ничего не ответил. Я продолжил:
-- "Топи" -- это история одного человека, который лишен возможности путешествовать; у Вергилия его зовут Титир; "Топи" -- это история человека, который, владея полем Титира, не хочет избавляться от него, а, напротив, вполне доволен своей судьбой; вот так...
Рассказываю:
-- В первый день он констатирует, что доволен своим полем, и размышляет, что же с ним делать? На второй день, рано поутру, когда над полем пролетает стая диких уток, он убивает четырех птиц и на ужин съедает двух, изжарив их на слабом огне из веток кустарника. На третий день он строит себе лачугу из тростника -- целое развлечение. На четвертый день он съедает двух оставшихся уток. На пятый день он разрушает свою лачугу и умудряется построить дом попросторней. На шестой день...
-- Хватит! -- сказал Юбер, -- я понял, дорогой друг, ты можешь писать. -- И он ушел.
Уже совсем стемнело. Я сложил бумаги. Я еще не обедал; я вышел из дому; к восьми часам я был у Анжель.
Анжель еще была за столом, доедая фрукты; я сел рядом и принялся очищать для нее апельсин. Принесли конфитюр, и, когда мы снова остались одни:
-- Что вы делали сегодня? -- осведомилась Анжель, готовя мне тартинку.
Мне не припомнилось никаких дел, и я ответил: "Ничего", но, тотчас сообразив, что этот неосмотрительный ответ потребует долгих объяснений, я вспомнил о визите и воскликнул: "Мой большой друг Юбер приходил ко мне в шесть часов!"
-- Он только что был здесь, -- вновь заговорила Анжель; и тут же соскользнула на наш старый спор: -- Он-то по крайней мере хоть что-то делает, -- сказала она. -- Хоть чем-то занимается.
Я уже говорил, что я-то не делал ничего; я разозлился: "Что? А что такого делает он?" -- спросил я... И ее понесло:
-- Много чего он делает... Прежде всего он ездит верхом... и потом, вы же хорошо знаете, он член четырех промышленных компаний; вместе со своим двоюродным братом руководит еще одной компанией, по страхованию от града, -я только что подписала страховку. Он посещает курсы популярной биологии и каждый вторник вечером сам выступает с публичными докладами. Он достаточно знает медицину, чтобы оказать помощь при несчастном случае. Юбер делает еще и не такое! Пять неимущих семей обязаны ему тем, что вообще сумели выжить; он устраивает рабочих, которым не хватает работы, к предпринимателям, которым не хватает рабочих. Больных детишек он направляет в деревню, в оздоровительные заведения. Чтобы обеспечить работой молодых незрячих людей, он создал мастерскую по набивке старых кресел соломой. Несомненно, по воскресеньям он охотится... А вы, что делаете вы?
-- Я, -- сказал я в некотором смущении, -- я пишу "Топи".
-- "Топи"? Что это такое? -- спросила она.
Мы закончили нашу трапезу; я возобновил разговор уже в салоне.
Когда оба мы оказались в углу у камина:
-- "Топи", -- начал я, -- это история одного холостяка, живущего в башне, окруженной болотами.
-- А! -- сказала она.
-- Его зовут Титир.
-- Гадкое имя.
-- Вовсе нет, -- возразил я, -- это же из Вергилия. Что до меня, то я не умею придумывать.
-- Почему холостяк?
-- О!.. Потому что так проще.
-- И это все?
-- Нет, я рассказываю, что он делает.
-- И что же он делает?
-- Он осматривает болота...
-- Зачем вы пишете? -- спросила она после небольшой паузы.
-- Я? Я не знаю, да, наверно, затем, чтобы что-то делать.
-- Прочтите мне это, -- сказала Анжель.
-- Как вам будет угодно. У меня как раз с собой четыре или пять листочков. -- Я тотчас извлек их из кармана и прочел как можно более вяло: ДНЕВНИК ТИТИРА, ИЛИ "ТОПИ"
Лишь голову приподнимешь слегка -- в окне виден сад, которого я еще не успел как следует рассмотреть; справа -- дерево, с которого облетают листья; дальше, за садом, равнина; слева -- пруд, о котором я еще скажу.
Еще недавно в саду цвели мальвы и водосборы, но из-за моей нерадивости все теперь тут страшно заросло; со стороны пруда на сад наступали камыши и мхи; тропинки исчезли в траве; для прогулок уцелела только большая аллея, проложенная от дома до равнины, и как-то раз я решил по ней пройтись. Вечером лесное зверье пересекает аллею, чтобы напиться воды из пруда; в сумерках я различаю только серые силуэты, а так как вскоре наступает ночь, то кажется, что звери никогда не возвращаются с водопоя.
-- На меня все это нагнало прямо-таки страху, -- сказала Анжель, -однако продолжайте -- это написано очень хорошо.
От усилия, которого потребовало от меня это чтение, я чересчур напрягся.
-- О, это почти все, -- сказал я ей, -- дальше у меня не написано.
-- Так прочтите ваши заметки, -- вскричала она, -- это всегда самое интересное! По ним куда лучше видишь, что хочет автор сказать, чем потом он сам напишет об этом.
Тогда я продолжил -- даже не пытаясь скрыть своего огорчения и, хуже того, стараясь придать каждой фразе незаконченный вид:
Из окна своей башни Титир может удить рыбу... -- Вот видите, это всего лишь заметки...
-- Да продолжайте же!
Скучное ожидание клева; нехватка наживки, увеличение количества удочек (символ) -- по необходимости он ничего не может поймать.
-- Почему?
-- Ради правды символа.
-- Ну а если он в конце концов что-нибудь поймает?
-- Тогда это будет другой символ и другая правда.
-- Да никакой правды тут нет, вы подстраиваете факты так, как вам самому хочется.
-- Я подстраиваю факты таким образом, чтобы они выглядели скорей правдоподобно, чем реально; слишком сложно вам сразу все объяснить, но нужно быть уверенным в том, что события и характеры связаны друг с другом; в этом-то и секрет хороших романов; все, что происходит с нами, не может предназначаться другому. У Юбера тут уже был бы потрясающий улов! А у Титира даже не клюет: в этом психологическая правда.
-- Ну ладно, продолжайте.
Под водой все те же береговые мхи. Неясность отражений; водоросли; плавает рыба. Говоря о рыбе, стараться не называть ее "непроницаемое изумление".
-- Еще бы! Но все же, с какой стати эта запись?
-- Потому что мой друг Гермоген уже зовет так карпов.
-- Я не нахожу это выражение удачным.
-- Тем хуже. Так я продолжу?
-- Да, прошу вас, ваши заметки очень интересны.
На рассвете Титир замечает белые шишки, усеявшие равнину; соляные копи. Он выходит из дому посмотреть, что там делается. Несуществующий пейзаж; очень узкие насыпи между двумя солончаками. Поразительная белизна соляных бункеров (символ); это лучше всего заметно именно в тумане; темные очки, предохраняющие глаза рабочих.
Титир сует горсть соли в карман и возвращается в свою башню.
-- Это все.
-- Все?
-- Все, что я написал.
-- Боюсь, что ваша история может показаться немного скучной, -- сказала Анжель.
Нависла продолжительная тишина -- и тогда я воскликнул с чувством: "Анжель, Анжель, умоляю вас, когда же вы поймете, что такое сюжет книги? Это то чувство, которое в конечном счете осталось у меня от жизни, его-то я и хочу выразить: скука, суета, однообразие -- мне-то все равно, ибо я пишу "Топи", -- но Титир ведь вообще ничего не делает; уверяю вас, Анжель, наши жизни намного тусклей и ничтожней".
