Я путешествовал по огромным ландам, по широким равнинам, по неоглядным пространствам; даже на еле приметных взгорках, там, где земля едва приподнималась, она, казалось, спит. Я люблю бродить по краю торфяников; тропинки пролегают там, где потверже зыбь под ногами. Чуть в сторону, и почва становится ненадежной, ноги проваливаются в холмиках мха; полные воды, мхи пружинят; потайная дренажная система местами высушивает их; тогда они вымахивают повыше вереска и карликовой сосны; повсюду стелются плауны; тут и там вода собирается в коричневые и гниющие лужи. Я живу в низине и не очень-то стремлюсь подниматься на холмы, откуда, я знаю, ничего другого не увидеть. Я не заглядываю вдаль, как ни влечет взгляд тревожное небо.
Иногда поверхность стоячих вод отражает нереальное великолепие красок, даже на крыльях самых прекрасных бабочек таких цветов не увидишь; в пленке, затянувшей гниющую воду, играет радуга. С наступлением ночи начинают фосфоресцировать пруды, а на болотах зажигаются огни, придающие им величавость.
Болото! Кто же расскажет о твоем очаровании? Титир!
Мы не покажем этих страниц Анжель, думаю я: Титир здесь может показаться счастливым.
Я сделал еще несколько записей:
Титир покупает аквариум; он устанавливает его посреди своей самой зеленой комнаты и не нарадуется при мысли о том, что окружающий пейзаж теперь всегда будет у него перед глазами. В аквариуме нет ничего, кроме тины и воды; ему доставляет удовольствие смотреть, как в тине мечется неизвестный народец; в этой живой воде, где можно увидеть лишь то, что происходит непосредственно за стеклянной стенкой, он любит игру солнца и тени -- свет, проникающий сквозь щели закрытых ставен, кажется здесь желтее обычного, а тени серей. -- В воде всегда больше жизни, чем обычно думают...
В этот момент появился Ришар; он пригласил меня в субботу на обед. Я рад был возможности ответить ему, что как раз в этот день у меня есть дела в провинции. Кажется, он был крайне изумлен и ушел, ничего больше не сказав.
Я и сам вскоре ушел, тотчас после моего скудного обеда. Я навестил Этьена, который правит корректуру своей пьесы. Он сказал мне, что я поступил умно, взявшись писать "Топи", так как, по его мнению, я не рожден для драм. Я ушел от него. На улице я встретил Ролана, который проводил меня к Абелю. Там оказались Клаудиус и Урбен, поэты; они как раз сошлись на том, что писать драмы больше нет никакого смысла; ни один не принимал доводов друга друга, но оба сошлись на том, что театр следует упразднить. И еще они сказали мне, что я поступил умно, перестав сочинять стихи, ибо они мне давались с трудом. Появился Теодор, затем Вальтер, которого я не могу выносить; я ушел, Ролан ушел со мной. На улице я сразу же начал:
-- Какое невыносимое существование! Вы его терпите, дорогой друг?
-- Довольно сносно, -- ответил он, -- однако почему невыносимое?
-- Достаточно уже того, что оно могло бы быть иным, но иным не делается. Все наши поступки настолько известны, что их мог бы за нас делать любой и, репетируя слова, сказанные нами вчера, заготовить фразы на завтра. Абель принимает у себя в следующий четверг; он так же изумился бы, если бы не пришли Урбен, Клаудиус, Вальтер и вы, как изумились бы мы, не обнаружив его дома! О! Я совсем не жалуюсь; но я больше не мог оставаться там -- я уезжаю -- я отправляюсь в путешествие.
-- Вы, -- сказал Ролан. -- Ба! Куда и когда?
-- Послезавтра -- а куда? Я не знаю... Но, дорогой друг, вы же понимаете, если бы я знал, куда поеду и чем там займусь, моя тоска не прошла бы. Я уезжаю, просто чтобы уехать; сюрприз как раз и есть моя цель -неизвестность -- понимаете? -- неизвестность! Я не предлагаю вам ехать со мной, так как пригласил Анжель, -- но вы-то почему не уезжаете, вы сами, неважно куда, оставив сиднем сидеть на месте тех, кто в этом смысле неисправим?
-- Позвольте, -- сказал Ролан, -- я не таков, как вы: если я уезжаю, то предпочитаю знать куда.
-- Ну тогда взяли да выбрали! Что бы я мог вам предложить? -- Африку! Знаете ли вы Бискру? Подумайте о солнце и песках! И о пальмах. Ролан! Ролан! Одногорбые верблюды! Подумайте, что то же самое солнце, которое здесь выглядит таким бледным, среди этих крыш, в этой городской пыли, уже сияет, уже сияет там и что все кругом доступно! Вы все еще ждете? Ах! Ролан. От нехватки воздуха, равно как от скуки, здесь только зеваешь; так вы едете?
-- Дорогой друг, -- сказал Ролан, -- вполне может быть, что там меня ждут весьма приятные сюрпризы; но слишком много дел удерживают меня -- я предпочитаю не предаваться мечтам. Я не могу ехать в Бискру.
-- Так затем и надо ехать, -- повторил я, -- чтобы встряхнуться от дел, которые вас держат. Неужели вы согласны вечно зависеть от них? Что до меня, то мне все равно, поймите: я отправляюсь в другое путешествие; но подумайте, что живешь, быть может, только один раз, и до чего же мал круг вашего манежа!
-- Ах! Дорогой друг, -- сказал он, -- не настаивайте больше -- у меня очень серьезные причины, и ваши доводы утомляют меня. Я не могу ехать в Бискру.
-- Тогда оставим все это, -- сказал я ему, -- да к тому же вот и мой дом -- ладно! Прощайте на некоторое время -- и, пожалуйста, сделайте мне одолжение, проинформируйте о моем отъезде всех остальных.
Я вернулся домой.
В шесть часов пришел мой большой друг Юбер; он возвращался с собрания какого-то комитета по страхованию. Он заявил:
-- Мне рассказали о "Топях"!
-- Кто же? -- спросил я взволнованно.
-- Друзья... Ты знаешь, это не очень им понравилось; мне даже сказали, лучше бы ты писал что-то другое.
-- Тогда молчи.
-- Ты знаешь, -- заговорил он опять, -- я в этом ничего не понимаю; я слушаю; с того момента, как ты увлекся сочинением "Топей"...
-- Но я вовсе не увлекся! -- крикнул я. -- Я пишу "Топи" потому, что... Знаешь, поговорим о чем-то другом... Я отправляюсь в путешествие.
-- Ба! -- высказался Юбер.
-- Да, -- сказал я, -- иногда необходимо хоть ненадолго покинуть город. Я уезжаю послезавтра; и даже не знаю куда... Со мной едет Анжель.
-- Как, в твоем возрасте!
-- Но, дорогой друг, это она меня пригласила! Я не предлагаю тебе ехать с нами, зная, что ты очень занят...
-- Кроме того, вам бы хотелось побыть одним... Хватит. Вы долго там пробудете?
-- Не очень; мы стеснены во времени и в деньгах; но главное -- это уехать из Парижа; нет другого способа покинуть город, как сознательно принять твердое решение; главное -- это вырваться из пригородов. -- Я принялся расхаживать, чтобы прийти в возбуждение. "Сколько еще остановок до настоящей деревни! На каждой остановке сходят люди; это как если бы они сходили с дистанции в самом начале; вагоны пустеют. Путешественники! где путешественники? -- Те, кто еще остались, едут по делам; да еще в локомотивах остаются водители и механики, это-то едут до конца. Впрочем, там, в конце, другой город. -- Деревни! ну где же деревни?"
-- Дорогой друг, -- сказал Юбер, расхаживая так же, как и я, -- ты преувеличиваешь: деревнями начинаются или кончаются города, только и всего.
Я продолжал:
-- Но, дорогой друг, в том-то и дело, что они не кончаются, города; за городами начинаются пригороды... Мне кажется, ты забыл о пригородах -- обо всем том, что находится между двумя городами. Сплюснутые, зажатые домики, что может быть ужаснее... города в ползучей зелени; огороды! И насыпи по обочинам дороги. Дорога! Вот куда надо стремиться всем, и никуда больше...
-- Все это ты должен описать в "Топях", -- сказал Юбер.
Совершенно неожиданно меня это задело.
-- Неужели ты ничего не понял, бедный друг, отчего вдруг рождается поэма? Что она такое? Как появляется на свет? Книга... но книга, Юбер, как яйцо: она замкнутая, наполненная и гладкая. В нее уже ничего нельзя впихнуть, даже иголку, разве только силой, но тогда ее форма будет разбита.
-- Так твое яйцо уже наполнено? -- переспросил Юбер.
-- Но, дорогой друг! -- вскричал я. -- Яйца не наполняются: яйца рождаются полными... Впрочем, все это уже сказано в "Топях"... кроме того, я нахожу глупыми разговоры о том, что, дескать, лучше бы я писал какую-то другую ведь... это глупо! Ты слышишь?.. Другую вещ! Прежде всего я не хочу ничего другого! Но пойми, что здесь такие же насыпи, как и везде! Наши дороги -- такая же каторга, как наша работа! Я взялся за то, за что не брался больше никто; я выбрал для "Топей" сюжет неблагодарный и глубоко убежден, что не найдется другого безумца, который согласился бы обрабатывать эту землю вместо меня; это я и стремился выразить словами: Я Титир и отшельник. Я тебе это читал, но ты не придал этому значения... И потом, сколько уже раз я тебя умолял никогда не говорить со мной о литературе! Кстати, -- продолжал я, меняя тему, -- будешь ли ты сегодня вечером у Анжель? У нее прием.
-- Литераторы... Нет, -- ответил он, -- ты знаешь, не люблю я этих бесконечных собраний, где только и делают, что болтают; я думал, что и ты тоже там задыхаешься.
-- Это правда, -- согласился я, -- но я не могу огорчить Анжель; она меня пригласила. Кстати, надеюсь там повидать Амилькара и объяснить ему то же самое: что там можно задохнуться. Салон Анжель слишком мал для приемов; я постараюсь ему об этом сказать; я даже готов употребить слово тесен... потом мне нужно поговорить о том же с Мартеном.
