праведный! — воскликнула хозяйка дома. — Бедняжка, у тебя тридцать девять и пять. Надо немедленно вызвать врача.
— О грусть, — сквозь зубы шептала Эржи. — Что? Врача? Нет, нет! Не надо врача… — Она хотела сказать громко, но из груди вырвался хрип и кашель. — Нет, никого не зовите. Я должна уходить. Я должна немедленно идти.
— Об этом и речи не может быть, — строго сказала женщина.
Эржи соскочила на пол. Ее воспаленные голубые глаза холодно блестели.
— Где я могу найти Белу? — спросила она, натягивая свой свитер.
— Эржике, сокровище, послушайся меня, я пойду вместо тебя. Муж пока побудет с тобой, одумайся, тебе нельзя идти…
— Нет, я должна идти немедленно, — категорически заявила Эржи. — Скажите, куда вы девали Белу?
Вида тоже стал упрашивать ее, но бесполезно. Упрямство Эржи невозможно было сломить.
— Возьми с собой хоть стрептоцид и прими по дороге, — протянула ей женщина пакетик.
Эржи спрятала лекарство, записала адрес. Когда она собралась уже уходить, Вида вспомнил о просьбе Вамоша.
— Эржике, — заговорил он, — вы должны обязательно зайти и к товарищу Вамошу.
— Где его найти? — спросила девушка.
— Чепель. Новый дом на улице Ракоши. Подъезд «Б», третий этаж, квартира два.
Эржи снова на улице. «Сначала забегу домой, — подумала она. — Помоюсь, сменю белье». Свернув на улицу Барош, она быстро пошла вперед, не обращая внимания на окружающее, на прохожих. «Выполню задание, а потом в постель. Полежу. «О, грусть, оставь меня, приди хотя бы завтра…» — опять вспомнились стихи. — Буду повторять их в такт шагам. Никакого горя у меня нет. А грущу я только потому, что у меня температура. Конечно, только поэтому. Если бы не было температуры, я бы не хандрила. У меня температура всегда вызывает хандру». Она свернула на улицу Кошута. «Ну вот, скоро буду дома», — подумала она. Затем вспомнила о матери, которую не видела уже больше недели. «Отец тоже, наверное, дома. Вся семья будет в сборе, как прежде. Нет, кого-то не хватает… Ах, да — Ласло!» При этой мысли больно сжалось сердце. «Так вот почему тебе грустно! Нет! Не поэтому, не из-за Ласло, — убеждала она себя. — Из-за этого тоже больно, очень больно, не не только из-за этого, а из-за всего, что произошло в последние дни… Загубленные жизни стольких людей! Они лежат на площадях и на улицах, в свежевырытых могилах. Сколько восторженных, полных жизни девушек и юношей погибло из тех, с которыми я занималась в ДИСе. Как подло воспользовались наивной доверчивостью их пылких сердец… Ужасно! Надо думать о чем-нибудь другом. Скоро я буду дома. Смотрите-ка, уже осень! Как быстро пролетело лето…»
Желто-красное солнце тускло проглядывало из-за бахромы облаков. Оно показалось Эржи похожим на тело человека, просвечивающее сквозь истершуюся, пришедшую в ветхость одежду. Лучи солнца окрасили в светлый багрянец бледно-желтые и бурые листья деревьев, облупившиеся стены домов…
У Эржи тревожно забилось сердце, когда она остановилась у порога родного дома. Постучала. За дверью послышалась возня. Затем открылась дверь. Эржи увидела широко открытые от удивления, окруженные глубокими морщинами глаза матери, в которых таким неугасимым огнем светилась тревога и любовь, что они не померкли даже от слез, неудержимо катившихся по ее испещренным морщинами щекам, подбородку. Эржи припала к ее груди, вдыхая до боли родной запах домашнего очага, исходивший от этой бесконечно доброй женщины, простой крестьянки, пропитанной ароматом полей ее родины…
— Эржи, доченька, Эржике… — приговаривала она, без конца обнимая и целуя дочь. — Ты теперь дома останешься, правда? Не бросишь меня одну, я так рада…
— Отец еще в больнице?
— Еще там… Может, завтра домой придет…
Эржи очень боялась, как бы не выдать своей болезни. «Это приведет в отчаяние бедную маму. Ведь и так бог знает что будет, когда она узнает, что я должна уходить. Надо что-то придумать, солгать». Она не спешила отвечать на вопрос матери. Старушка рассказывала, что ей пришлось пережить.
— Боже мой! Каких я только ужасов не видела! — восклицала она.
Усевшись на маленький табурет возле плиты, на которой в большой кастрюле грелась вода, Эржи просматривала купленные утром газеты. В полосатом купальном халате она перелистывала свежий номер «Киш уйшаг», читая заголовки и одновременно слушая мать.
— Я даже на завод ходила к отцу. Как раз во вторник, в тот ужасный день…
— «Тайны казематов на площади Республики», — читала девушка. — А что было на заводе? — спросила она, отыскивая в газете статью.
Дочь углубилась в чтение, а мать все рассказывала и рассказывала, без всякой связи, вспоминая то об одном, то о другом событии. «Надо пойти на площадь, проверить, — решила девушка. — Неужели правда? Это было бы ужасно!»
Взглянув на закипевшую воду, старушка вдруг всплеснула руками:
— Ой, вот ведь какая память у меня, — и пошла к буфету. — Тебе письмо. Господин Пекари принес вчера вечером… Лаци прислал. Они где-то встретились…
— Лаци? — вскочила девушка. — Где его видел Пекари?
— Не знаю, — ответила мать и протянула дочери конверт. — Я у него не спрашивала.
Эржи взволнованно рассматривала конверт кремового цвета. «Да, это почерк Ласло. Все-таки написал!» Она ощутила легкий трепет, разлившийся по всему телу. Такой же трепет пробегает по листьям деревьев, когда их нежно коснется слабый утренний ветерок. Затем на душе у нее стало спокойно-спокойно… Но это продолжалось лишь мгновение. Такое затишье бывает перед бурей.
Эржи распечатала письмо. Перед глазами побежали маленькие буковки. Она чувствовала, что письмо причинит ей боль, и все же торопилась быстрее прочесть его. Словно фосфоресцирующие точки, сливающиеся в сплошную линию, рябили в глазах линии строк. Вот это письмо:
«Эржи! Не знаю, что принесет завтрашний день, да и не все ли равно? Для меня сейчас важно одно и это самое главное в моей жизни. Я имею в виду свой безумный поступок. Прости меня. Если ты раньше принадлежала другому — это не меняет дела! Главное, что ты любишь меня, я чувствую, что это так. Мы нужны друг другу, нам нельзя жить врозь. Оба мы боремся за правду, хотим добиться чего-то другого, лучшего. Не знаю, как случилось, что сейчас мы не понимаем друг друга. Мне неизвестно, что потянуло тебя на другую сторону, к тем, кто во что бы то ни стало, даже ценой кровавых жертв, хочет удержаться у власти, которой они недостойны, которой они злоупотребляли столько лет.
Эржике! Ты знаешь, что мой отец был настоящим коммунистом. Я рос и воспитывался у вас и многие годы считал тебя своей младшей сестрой, как ты считала меня старшим братом. Ты знаешь, как искренне я люблю тебя. В то утро, когда ревность лишила меня
