наконец иду». Высоко подняв голову и отстраненно глядя перед собой, она отправилась в путешествие.
Вечерняя роса уже окропила широкие побеги кактусов, когда Харви приближался к дому. Он шел, ссутулившись и опустив голову. Весь этот день он проработал в Эрмосе. Тяжелый день, не принесший никакой пользы и совершенно изнуривший его: пришлось дышать тлетворным воздухом и дымом костров, в которых сжигали вещи заразившихся, столкнуться с невежеством, некомпетентностью, грязью. В деревне стояла жандармерия, комендант-испанец отнесся к пришлому доктору подозрительно. Вдобавок вел себя нагло: «Мы сеньора ни о чем не просили!» В довершение всего пик эпидемии, очевидно, миновал. Харви как дурак явился слишком поздно. Эта мысль раздражала. Но он не сдался. Весь день работал как негр. Сделал все, что было в его силах. И теперь, измученный душой и телом, шагал по подъездной аллее к дому.
Проходя через патио, он поднял голову и увидел ее. Резко остановился, как человек, получивший страшный удар. Его лицо стало мертвенно-бледным, он прижал ладонь к глазам.
«Это от жары, – с болью сказал он себе. – Пройдет». Но когда он отвел руку, она по-прежнему стояла там. Невероятное чувство пронзило его, столь неожиданное и столь острое, что он смог лишь пробормотать, запинаясь:
– Мэри. – И опять: – Мэри. – Только это слово удалось ему произнести.
Она здесь. В лучах солнца, заливающих дворик, ее лицо сияло неземной красотой. Их взгляды встретились. Она поплыла к нему, стройная, как молодое деревце, прелестная, как звенящая музыка. И в его душе что-то вспыхнуло, потом снова и снова, – о, то была радость, взметнувшаяся как пламя!
И вот она стоит рядом с ним.
– Зачем ты пришла? – Харви не узнавал собственный голос.
Лицо Мэри тоже было бледно, но глаза, безотрывно смотревшие в его глаза, улыбались.
– Я рада, – прошептала она. – Ужасно рада, что нашла тебя.
Наступила тишина. Ком в горле не давал ему вздохнуть.
– Я думала, что никогда не попаду сюда, – снова прошептала она, – что никогда больше тебя не увижу.
Мэри слегка наклонилась к нему. Она выглядела утомленной, как после долгого трудного дня.
– Мэри! – воскликнул он. – Я не понимаю… почему ты здесь?
– Все хорошо, – мечтательно ответила она. – Теперь, когда я с тобой, все хорошо. Здесь я чувствую себя как дома.
Воздух между ними вибрировал. И все же Харви испугал неестественный блеск ее глаз. Они сияли, но в этом свете было нечто от тьмы, какой он никогда прежде не видел.
– Ты устала, – произнес он сдавленным голосом. – Тебе нужно… нужно поесть.
– Я не голодна. Вот только пить хочется. Да, очень хочется пить.
Он оторвал от нее взгляд. Отвернувшись, сказал:
– Тогда пойдем, я раздобуду тебе молока.
Они вошли в дом. В висках у Харви стучало, и этот стук будто отдавался в голове гулким эхом, отчего мысли путались. Он направился в столовую. Там было пусто – время ужина давно миновало; судя по всему, маркиза уже поела. Нетвердой рукой он налил стакан молока. Когда вернулся, Мэри была в холле.
– Спасибо. – Она выпила молоко, глядя на Харви поверх стакана. Потом вздохнула. – Вкусно. У меня болела голова. Но сейчас, думаю, все прошло.
Он осторожно взял пустой стакан. Рука снова дрогнула, иначе он попытался бы прикоснуться к пальцам Мэри.
– Тебе нужно отдохнуть. Правда, нужно. Ты выглядишь смертельно усталой.
Она покачала головой – осторожно, словно боясь, что от этого движения вернется сокрушительная боль.
– Нет. Сейчас я не ощущаю усталости. Мне лучше. Я чувствую себя счастливой и легкой как воздух. И хочу снова пойти в сад.
Он попытался улыбнуться, но пересохшие губы не слушались.
– Уже довольно поздно, ты не находишь?
Потом он еще раз произнес ее имя, не с силах удержаться. И она повторила его отстраненным тоном, добавив:
– Восхитительно слышать, как ты называешь меня по имени. Словно это уже когда-то происходило, очень давно, в далеком-далеком прошлом. – Она порывисто сжала ладони и воскликнула: – Пойдем во двор! Там фрезии, их сотни – прохладные и прекрасные. А еще есть апельсиновая роща. Я хочу ощутить, что я действительно здесь. О, разве ты не видишь, как я счастлива и взволнованна? Это так чудесно – узнать наконец, что все это существует на самом деле, что мы здесь вместе, что мне больше не придется просыпаться в одиночестве и печали.
Ее слова, произнесенные с мечтательной серьезностью, обеспокоили Харви, ему захотелось одновременно возразить и подчиниться. Когда он заглянул в ласковую темноту ее глаз, в его сознании прозвучал сигнал тревоги. Он снова испугался. Но нежность ее губ растопила его страх, его слабое сопротивление. Он уже не мог рассуждать. Он хотел только одного: быть рядом с Мэри. И последовал за ней через тихий холл.
Она остановилась на пологих ступеньках портика, изборожденных трещинами с налетом алой плесени, и устремила взор на запад. С ее губ слетел долгий глубокий вздох, в котором, казалось, смешались грусть и восторг. Там, над лавовыми пиками, огненный шар солнца как будто лопнул и забрызгал небо необузданным багровым пламенем. Под сводом небес пылающие языки опускались вниз; бледный, но уже темнеющий полог неба был подсвечен прозрачным, зеленоватым, дрожащим сиянием. Пролетали мгновения. Мэри вздохнула.
– Когда ты вот так стоишь рядом со мной, я чувствую, как закат бьется в моем сердце.
Он не ответил, и вновь их связало молчание. Любое произнесенное им слово прозвучало бы грубо в сравнении с певучей сладостью этой тишины. Они смотрели, как день медленно тает от любви, обмирая в объятиях сумерек.
Мэри шевельнулась. Подняв на Харви беззащитные глаза, она улыбнулась и направилась к апельсиновой роще. В изобилии росшие вдоль тропинки фрезии нежно терлись о ее подол. Наклонившись, она провела пальцами по складкам этого белого покрывала, мягкого и ласкового. Ласкового, как море.
– Раньше меня все это обманывало, – пробормотала она. – Каждый раз, когда я пыталась прикоснуться к фрезиям, в руке не оказывалось ничего. Все исчезало, и становилось так холодно.
Внезапно, хлынув через все барьеры разума, возник призрачный образ. Он рос и рос, наливаясь силой. К Харви пришло прозрение – живое и яркое, безумное, но великолепное. Все его профессиональные знания воспротивились этой иллюзии. Но тщетно. Он растерялся… и стремительно полетел вниз, вниз, сквозь пространство и время.
– Об этом месте ты мне говорила? Ты уверена? – тихо спросил он.
– Да, – живо откликнулась она. – Я уверена! Вот почему я чувствую себя здесь по-настоящему дома. Все точно такое. Дом, дворик, смешное корявое дерево, апельсиновый сад. Все то же самое. И мои фрезии,
