ему ничего не известно. Барон медлил с ответом. Наконец, собравшись с духом и уступая собственному тайному желанию, он сказал:
– Подождем еще немного. Но если она опять будет злиться на тебя, ты просто откажи ей от моего имени.
Камердинер, поклонившись, вышел из комнаты, и барон со вздохом облегчения откинулся на спинку кресла. Всякое напоминание об этом загадочном существе портило ему весь день. Лучше всего, соображал он, отделаться от нее, когда его не будет дома, может быть, во время рождественских праздников; одна мысль о желанном избавлении доставляла ему истинную радость. «Да, да, лучше всего на Рождество, когда меня не будет», – говорил он себе.
Но уже на другой день, как только он встал из-за стола и вернулся в свою комнату, в дверь постучали. Рассеянно подняв глаза от газеты, он пробурчал: «Войдите!» И вот послышались тяжелые, шаркающие шаги, ненавистные шаги, которые постоянно мерещились ему во сне. Когда Кресченца, худая, как скелет, вся в черном, вошла в комнату, барон ужаснулся – на него глянуло обтянутое кожей бледное лицо, похожее на гипсовую маску мертвеца. Увидев, что она смиренно остановилась у края ковра, барон почувствовал что-то вроде жалости к этому внутренне растоптанному созданию. И, чтобы скрыть невольное замешательство, он прикинулся ничего не знающим.
– Ну, что тебе, Кресченца? – спросил он. Но вопреки его намерению ободряющего, сердечного тона не получилось, вопрос прозвучал холодно и зло.
Кресченца стояла, не шевелясь, упорно глядя в пол. Наконец, она проговорила отрывисто, словно с силой отталкивая что-то от себя:
– Антон мне отказал. Он говорит, что вы велели дать мне расчет.
Барон, нахмурившись, встал с кресла. Он не ожидал, что это произойдет так скоро. Не зная, что ответить, он начал, заикаясь, говорить наугад первое, что ему пришло на ум: что Антон, вероятно, просто погорячился, а ей следует получше ладить с другими слугами, и тому подобные пустяки.
Но Кресченца неподвижно стояла перед ним, не отрывая глаз от ковра. С ожесточенным упорством, приподняв плечи и низко опустив голову, словно выставивший рога бык, она, будто не слыша примирительных речей барона, ждала одного-единственного слова – но этого слова не было. И когда он, утомившись, умолк, досадуя на то, что ему приходится разыгрывать неприглядную роль обманщика перед своей кухаркой, Кресченца продолжала строптиво молчать. Наконец, она выговорила с усилием:
– Я только хочу знать: господин барон сам велел Антону рассчитать меня?
Вопрос прозвучал жестко, настойчиво, колюче. Барон, и так уже расстроенный неприятным разговором, отшатнулся, словно его толкнули в грудь. Что это – угроза? Она бросает ему вызов? И сразу все его малодушие, всю жалость как рукой сняло. Долго копившаяся гадливая ненависть прорвалась в жгучем желании раз и навсегда положить конец. Круто переменив тон, с той деловитой холодностью, к которой его приучила служба в министерстве, он сухо подтвердил: да, да, совершенно верно, он действительно предоставил камердинеру самостоятельно решать все хозяйственные дела. Он лично, разумеется, желает ей добра и даже постарается отменить увольнение. Но если она упорствует и не хочет жить в мире с Антоном, то он, да, он вынужден отказаться от ее услуг.
Барон умолк и, собрав всю свою волю, с твердым намерением не дать себя запугать каким-нибудь скрытым намеком или слишком фамильярным словом, вперил в Кресченцу строгий, решительный взгляд.
Но в глазах Кресченцы, которые она робко подняла на барона, не было и тени угрозы: так смотрит смертельно раненный зверь, когда на него из-за кустов кидается свора гончих.
– Спасибо… – проговорила она чуть слышно. – Уйду уж… не буду больше докучать господину барону…
И медленно, ссутулившись, не оглядываясь и тяжело волоча негнущиеся ноги, она вышла из комнаты.
Вечером, вернувшись из театра, барон подошел к письменному столу, чтобы взять полученную почту, и вдруг заметил какой-то незнакомый четырехугольный предмет. Он зажег настольную лампу и при свете ее разглядел деревянную резную шкатулку, какие делают сельские мастера. Она не была заперта на ключ, и барон открыл ее: там, в безукоризненном порядке, лежали скудные дары, которые Кресченца получила от него за все время: несколько открыток, присланных с охоты, два театральных билета, серебряное колечко, аккуратно перевязанная пачка банкнот и моментальная фотография, снятая в Тироле двадцать лет тому назад; Кресченцу, видимо, испугала вспышка магния, и на снимке взгляд у нее был такой же затравленный и горестный, как при сегодняшнем прощании.
Несколько озадаченный, барон отодвинул шкатулку и, выйдя в коридор, спросил Антона, с какой стати вещи Кресченцы очутились у него на столе. Камердинер с готовностью отправился за своим врагом, чтобы призвать его к ответу. Но Кресченцы не оказалось ни на кухне, ни в комнатах. И только назавтра, когда в отделе происшествий утренней газеты появилось сообщение о том, что женщина лет сорока покончила с собой, бросившись в воду с моста через Дунайский канал, они оба поняли, что незачем спрашивать, куда скрылась Лепорелла.
1935
Завтрак (англ.).
Ничуть. С чего бы мне возражать? (англ.)
По крайней мере мне так кажется (англ.).
Разорены (англ.).
Бедняжечка (англ.).
Бедняжка! (англ.)
Благотворительное чаепитие (англ.).
Лавки, магазины (англ.).
Вы немножко бледны, мадемуазель (фр.).
Очаровательной девушке (англ.).
Мы придумаем что-нибудь занятное (англ.).
Понятно (англ.).
Фишки (англ.).
А, племянница мадам ван Боолен. О, она выглядела очень забавно, когда пришла сюда… (фр.)
Почтовое ведомство, контора (англ.).
Здесь: живо, проворно (англ.).
Нестрой Иоганн (1801–1862) – австрийский комедиограф.
Ветхий Завет, Числа, 22 (21–33). – Здесь и далее примеч. переводчика.
Фабий Максим Кунктатор, Квинт (ум. 203 г. до н. э.), римский полководец и государственный деятель, особо прославился победами над Ганнибалом, в войне против которого избрал тактику осторожного преследования, за что и снискал прозвище Кунктатор (Медлитель).
Галль, Франц-Йозеф (1758–1828) – немецкий врач и естествоиспытатель, занимавшийся изучением
