синими рукавами виднелись обнаженные руки, грудь была едва прикрыта.
Она и пальцем не шевельнула, чтобы из скромности запахнуться плотнее. Просто лежала и смотрела на посетителя без капли сочувствия. Наконец процедила:
– Значит, решили нанести визит?
Роберт шагнул вперед.
– О Элисса, – захныкал он, – конечно, это Божий промысел помог нам встретиться снова. Иначе не объяснишь. Я думал, мы расстались навсегда. Для меня это чудо. Но я молился об этом. Да, Бог свидетель, я молился об этом.
– Вы молились? – недоверчиво переспросила она. – О чем молились?
– Вы меня не понимаете! – вскричал он. – Я не имею в виду ничего плохого. Я раскаялся. На коленях молил Бога о прощении. Но разве вы не видите: так Он показывает, что понимает нас. Снова сводит нас вместе. О Элисса, дорогая Элисса, мы любим друг друга. И почему так не должно быть? Это чудесно. Бог создал мужчину и женщину друг для друга. – Его губы дрожали, глаза влажно блестели, он простер руки и напыщенно произнес срывающимся голосом: – «И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, женщину, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего» [64].
Наступила мертвая тишина, потом Элисса язвительно поинтересовалась:
– Это все, что он сказал?
Но никакая ирония не могла остановить Роберта. Рванувшись вперед в крайнем возбуждении, он торопливо, безудержно продолжил цитировать:
– «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».
Распахнув глаза, Элисса воскликнула:
– Вы сумасшедший?
– Нет, я не сумасшедший. Лишь схожу с ума от любви к вам. – Его грудь тяжело вздымалась, по щекам катились слезы. – О Элисса, любимая, мы согрешили вместе. Но теперь мы принадлежим друг другу. Вы моя… ты та, которую любит душа моя. И теперь я буду славить тебя всем сердцем моим.
Она отрывисто выкрикнула:
– Прекратите этот идиотизм! Швырнете в меня еще одной порцией этого вашего ханжеского бреда, и я прикажу вас выдворить.
Он упал перед ней на колени, рыдая:
– О нет, Элисса, нет, нет… Вы не понимаете. Это прекрасно, это Песнь песней Соломона, я не постигал ее, пока не встретился с вами. Всеми этими долгими темными ночами, проведенными без вас, она звучала в моей голове. Пела, пела… «Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим». «Да лобзает она меня лобзанием уст своих». О, неужели вы не видите… неужели вы не видите, что я прошу вас выйти за меня замуж?
Элисса отпрянула. Целую минуту не раздавалось ни единого звука, кроме тяжелого, прерывистого дыхания Роберта. А потом, не в силах более сдерживаться, Элисса разразилась хохотом. Обессилев и вздрагивая от смеха, она откинулась назад.
– О боже! – выдохнула она. – Мне повезет, если я переживу эту поездку. Это уже слишком. Сначала одно, потом другое. А теперь еще и это. Знаете, это слишком… попросту слишком для меня.
На жалобно скривившемся лице Роберта была написана мольба о сострадании.
– Не смейтесь! – судорожно запричитал он. – Не смейтесь надо мной. Я знаю, что ваше положение намного выше моего. Но вы отдались мне. Вы меня любите.
Смех утих, Элисса смерила визитера жестким насмешливым взглядом и сказала с жалящим презрением:
– Прекратите эти идиотские рыдания.
– Не могу, – всхлипнул он, пытаясь взять ее за руку. – Ничего не могу с собой поделать.
– Встаньте!
– Как же вы не видите, – заныл он, – что я без ума от вас. Всю свою жизнь я не задумывался ни об одной женщине. А теперь не могу не думать. Не могу… не могу думать ни о чем другом.
– Встаньте! – холодно повторила она.
Трантер, пошатываясь, поднялся на ноги и застыл в отчаянии.
– А теперь слушайте, – продолжила Элисса. – И слушайте внимательно. Я вас не люблю. Я считаю вас самым невыносимым идиотом из всех божьих тварей. Тогда, во время плавания, я на мгновение понадеялась, что вам удастся меня развлечь. Но нет. Вы нагнали на меня ужасную скуку. И были слишком глупы, слишком самодовольны, чтобы это понять. У вас все напоказ, мой святой друг, но внутри вы совершеннейшая пустышка. Вы не мужчина. Вы дурак, эгоистичный дурак с Библией наперевес, бесхребетное насекомое. Я сама эгоистка и знаю это. Но вы… Вы самый толстокожий эгоист из всех, кто распевает псалмы. Воображаете, что вы посланный Небесами проповедник света, Божественный дар человечеству. Утверждаете, что искренни. И это хуже всего. Если бы вы были лицемером, я могла бы вас уважать. Но вы верите в свою спасительную миссию. Из кожи вон лезете, вопите о спасении и упиваетесь этим. А когда вам делают больно, распускаете нюни. Я застряла в этом мерзком отеле, кругом лихорадка, уплыть отсюда не удастся еще целую неделю. И тут приходите вы, льете слезы раскаяния и несете чушь о браке. Боже, это слишком смешно. Правда, меня от вас дико тошнит. А теперь, пожалуйста, уходите. Мне жарко, и мне смертельно скучно все это говорить. Еще мгновение – и я вспотею, а это будет слишком ужасно.
Его лицо вытянулось, крупное тело обмякло. Он смятенно и униженно уставился на нее, потом сглотнул и вскричал прерывающимся голосом:
– Вы не можете так думать, Элисса! О моя дорогая, драгоценная моя! Вы должны хорошо ко мне относиться. Я приличный человек. Я честен. Я добр. Я брошу все и уеду с вами. Я сделаю для вас все. Я… я добьюсь высокого положения… преуспею ради вас.
– Я бы предпочла, чтобы вы ушли, – безучастно бросила она.
– Позвольте мне помолиться, – простонал он и схватил ее за руку. – Просто позвольте мне помолиться. Может, это вернет вас мне. Не отсылайте меня вот так. Мы принадлежим друг другу с той ночи… с той чудесной ночи.
– Убирайтесь, – отрезала она пренебрежительно и взяла книгу, лежавшую на подлокотнике шезлонга. – Прошу, уходите.
Роберт застыл на месте, и при всей массивности фигуры вид у него был как у побитой собаки. Покопавшись в нагрудном кармане, он достал носовой платок и тайком высморкался. Прошло две минуты. Теперь он пожирал глазами линии ее расслабленного тела, на его щеках снова проступили алые пятна. Он отошел, потом остановился, опять взглянул на Элиссу. В очередной раз залился румянцем и произнес, заикаясь:
– А вы не могли бы… о Элисса, если вы не хотите за меня замуж… – Он чего-то выжидал, губы у него пересохли, а глаза
