Затем, как и было задумано, он отправился в ближайший от дома ювелирный. Покупателей не было. Он купил кольцо. Он выбрал самое красивое. Понравится ли оно ей?
Затем он собрал вещи в дорогу. И содрогнулся при мысли о том, что скоро должно произойти. Он сел в машину и поехал в школу за Амели. Он остановился прямо напротив входа и, едва выключив мотор, услышал звонок с урока. Через несколько мгновений на крыльце показалась Амели, одетая в летнее платье. Она помахала ему рукой и подошла к машине.
— Что, мы уже едем? — спросила она взволнованно.
— Ну если тебе не нужно заехать домой…
— Хм… Ты не забыл мою сумку?
— Она стоит сзади.
— Тогда поехали!
Через некоторое время они останавливаются купить ей сигарет. Тристан, пользуясь случаем, просит ее опустить конверт в почтовый ящик. Он достает его из сумки и протягивает ей. «Что это?» Он отвечает что-то невнятное, она не настаивает. Смотрит на конверт: похоже на деловое письмо. Она пожимает плечами и выходит из машины.
Пока он ждет, ему приходит в голову мысль, что вот сейчас он может взять и уехать, просто завести машину и исчезнуть. Она возвращается через несколько минут с пачкой сигарет. В этот момент Тристану подумалось, что она запросто могла бы сесть в любую другую машину и где-то в другом месте продолжить свою жизнь. Она могла бы быть просто какой-то женщиной, покупающей сигареты, женщиной, которая бы никогда не встретилась ему на пути. Короче говоря, всего этого запросто могло бы не быть.
«Почему она, а не другая?» — спросил он себя еще раз.
Она открывает дверь и, состроив гримасу, садится рядом. «Все, можем ехать!» Внезапно Тристана охватывает ужасная тоска. Он уже начинает сожалеть. В конце концов, возможно, все это — Довиль, кольцо — было не лучшей идеей. Все это.
— Ты здесь?
Стоя перед ней в одном полотенце, повязанном вокруг талии, Тристан смотрел на нее слегка удивленно. Она явно перенервничала.
— Ну да! Ты будто удивлена… Все в порядке?
Она подошла к нему. Ей захотелось обнять его, но она не осмелилась.
— Мне вдруг показалось, что я тебя больше никогда не увижу…
Он рассмеялся.
— Что ты такое говоришь?
Она вдруг пожалела, что сказала это.
— Ты уже собрался?
Через некоторое время они направились к выходу. Теперь я вижу, как они сидят в одном из центральных рыбных ресторанов. Его порекомендовал администратор отеля. Тристан захватил с собой кольцо, купленное накануне в Париже.
— Помнишь девушку с чемоданами? — спрашивает его Амели.
— Ту, снизу?
— Да. Так вот, она исчезла. Странно, не правда ли?
Тристан почти не слушает ее. Поженившись, мы станем такими же, как эти дохлые рыбешки, вдруг подумал он. Как задумаешься, что может быть глупей той живности, что обитает в море, никакой жалости к ним не испытываешь, никакого беспокойства. Самообладание — морское качество. Но в конечном счете, не в этих ли внутренних муках и терзаниях человек обретает свое истинное достоинство? Большинство людей похожи на рыб. Ирония на десерт.
Амели толкует ему о своем проекте:
— Только что, когда я гуляла, я увидела комнаты, предлагаемые постояльцам, это был маленький домик, увитый диким виноградом…
— Ты хотела бы остановиться в таком домике?
— Нет, но я подумала, что было бы здорово поселиться с тобой где-нибудь в таком же местечке. Понимаешь, уехать из Парижа, снять домик и сдавать комнаты постояльцам. Сдавать комнату — ведь это не трудно. Когда я говорю «комнату», то, конечно, подразумеваю несколько. Чтобы с этого можно было жить. Нет? Должно быть, интересно — каждый день встречать разных людей…
— Туристов?
— Не только… А тебе бы не хотелось жить вот так, на берегу моря? Уехать из Парижа…
Тристан глубоко вздыхает. Один, здесь, с ней, утром с ней, вечером с ней. Он станет говорить ей, что она словно запах сирени, словно шум дождя в саду…
После обеда они решают пойти на пляж. Вдруг Амели видит женщину, лежащую посреди дороги. Несколько человек обступили ее. Машина врезалась в фонарный столб, вероятно, пытаясь избежать столкновения. Амели на мгновение останавливается: уже второй раз за сегодняшний день она видит человека, распростертого на земле. Теперь это блондинка, и сцена похожа на кадр из кинофильма.
Они расположились под оранжевым зонтиком. Тристан читает, Амели как будто дремлет. Иногда она приподнимается на локтях и, хмуря брови, смотрит в сторону горизонта. «Не хочешь искупаться?» Кажется, живот ее больше не беспокоит. Хочется верить. «Нет, не сейчас, но если ты хочешь, то иди».
Несколько женщин в купальниках проходят мимо, Тристан откладывает книгу. Мир вновь принимается терзать его. Кортеж искушения. Сколько он себя помнит, его всегда пленяло женское тело, он всегда видел в нем некую тайну, некое наваждение. Порой ужасная мысль приходит ему в голову: сколько бы он дал, чтобы никогда не встретить ее?
И, словно угадав его мысли, Амели сердито посмотрела на него и, ничего не сказав, поднялась. Он знает, что она недовольна. Ему бы встать, догнать ее и сказать, что… Но он ничего не делает. Он закрывает глаза.
Он привез с собой кольцо в красивой коробочке, которую спрятал в сумке. Он еще не решил, когда его подарить. Он уже представляет себе ее радость. У Амели особые отношения с вещами, которые ей дороги, отношения, напоминающие идолопоклонство. Однажды Тристан подарил ей белую орхидею. Сначала Амели поставила ее в салоне, затем раз десять переставила с места на место. На ее взгляд, в комнате было светлей, зато в кухне тише: как тут выбрать? Она обращалась с этим цветком как с человеком, тем самым словно бы косвенно осуждая Тристана за то, что он был недостаточно внимателен. С неловкостью молодой матери она брызгала ее листья водой.
Когда она жила одна в своей бывшей квартире, ее отношения с вещами были еще загадочней. Как, например, с африканской маской. Или же с мягкими игрушками, всегда сидевшими на краю ее кровати. Как объяснить им, что она хочет с ними расстаться, не обидев их? Она убирала их по одной. Но опять-таки, как выбрать? Как сделать так, чтобы не настроить их друг против друга? Амели была убеждена, что столкнулась с неразрешимой проблемой. Надо бы им спокойно объяснить, они поймут, по крайней мере, на это можно надеяться.
Я уже упоминал еще об одной ее фантазии: ей казалось, будто за ней постоянно следят. Если не мать, так некое другое всепроникающее око. Или же прячущиеся за стенами мальчишки, ее ровесники, те, в кого она была влюблена в детстве, которые постоянно шпионят за ней и обсуждают ее. Поэтому она должна была постоянно соответствовать тому образу, к которому стремилась. Любое отступление было немыслимо. Таким образом выражалась ее требовательность к себе. И чувство вины перед целым миром.
В чем же Амели себя винила? Ее мать никогда не рассказывала ей о том, как она появилась на свет, но она прекрасно поняла, что ее отец не принадлежал к числу мужчин, стремящихся создать семью. После возвращения в Германию он много путешествовал, наверно, потому, что боялся оседлой жизни. Он регулярно бывал во Франции и время от времени заезжал проведать Амели. Он тоже испытывал некоторое чувство вины, поскольку не был хорошим отцом. Словно оправдываясь, он несколько раз пытался объяснить ей, почему уехал. Амели хорошо запомнила урок: он женился на ее матери лишь потому, что та была беременна, а мать впала в депрессию лишь потому, что потеряла мужа. Таким образом, косвенно именно Амели являлась причиной отчаяния собственной матери.
С тех пор ей постоянно хотелось исчезнуть. Маленькой девочкой она почти не разговаривала, поэтому считалось, что она болезненно застенчива. Но с возрастом ее бессознательное желание исчезнуть приняло более тревожные формы: она практически перестала есть. Матери потребовалось некоторое время, чтобы понять, что ее дочь страдает потерей аппетита.
Глядя на свое отражение в зеркале, Амели с радостью отмечала, как постепенно приближается к небытию; скоро ее совсем не станет. Ощущение внутренней «пустоты» смешалось в ее сознании с понятиями чистоты и целомудрия: поглощать пищу означало «пачкать» себя окружающим миром, постоянно носить в себе чужую грязь. Иногда с ней случались головокружения, обмороки, приступы рассеянности, и это доставляло ей удовольствие.
Мать не понимала ее упорства и сперва не придавала этому значения, но затем чрезвычайно обеспокоилась. Она наконец нашла основание для своей мести. Врачи действительно уже поговаривали о госпитализации. И если кто и был тому виной, то, без сомнения, отсутствующий папа. Благодаря дочери у матери появлялась возможность удержать своего беглого мужа, «заперев» его в самой жалкой из темниц — в чувстве вины. При помощи дочери она сможет-таки самореализоваться: дочь сделает то, что не удалось ей.
