Джерри Корвен пожал плечами.
- Придется им над этим попотеть. Они никогда не видят дальше своего носа!
- Tiens! Une montagne! {Смотрите! Гора! (франц.).} Помните карикатуру Каранд'Аша на Буллера {Каранд'Аш - псевдоним карикатуриста и иллюстратора Эммануэля Пуаре (1858-1909), особенно известного удачными карикатурами на военных. Р. Буллер (1839-1908) - английский генерал; безуспешные попытки овладеть городом Ледисмитом во время англо-бурской войны 1899-1902 годов сделали его предметом насмешек.} перед Ледисмитом?.. Да нет, вы не можете помнить. Это было тридцать два года тому назад. Но характер нации ведь почти не меняется, не правда ли? А как Цейлон? Надеюсь, он не влюблен в Индию?
- В нас он, во всяком случае, не влюблен; впрочем, мы не отчаиваемся.
- По-видимому, цейлонский климат вреден для Клер...
Лицо Корвена оставалось настороженным. Он чуть улыбался.
- Жара - да, но теперь там уже не жарко.
- Вы увозите ее с собой?
- Да.
- Не знаю, разумно ли это.
- Оставить ее здесь было бы еще менее разумно. Люди либо женаты, либо нет.
Сэр Лоренс, следивший за выражением его глаз, подумал: "Продолжать не стоит. Безнадежное дело. Да он, вероятно, и прав. А все-таки я готов держать пари, что..."
- Извините меня, - сказал Корвен, - мне нужно отправить эти письма.
Он повернулся и вышел, все такой же подтянутый, уверенный в себе.
"Гм, - мысленно произнес сэр Лоренс, - нельзя сказать, чтобы разговор был плодотворным..." - и опять принялся за свое письмо в "Таймс".
- Надо добыть точные данные... - бормотал он. - Пусть Майкл этим займется.
Его мысли вернулись к Корвену. "В подобных случаях никак не разберешь, кто прав, кто виноват. Суть в том, что люди не подходят друг к другу. И никакие героические усилия, никакие умные слова не помогут. Мне следовало стать судьей, - размышлял сэр Лоренс, - тогда я мог бы высказывать свои взгляды. Судья Монт в своей речи заметил: "Пора предостеречь население нашей страны от вступления в брак. Брачный союз, вполне допустимый во времена королевы Виктории, должен был бы заключаться в наши дни только в тех случаях, когда ни у одной из сторон нельзя обнаружить сколько-нибудь выраженной индивидуальности..." Пойду-ка я домой, к Эм". Он промокнул уже совершенно высохшее письмо в "Таймс", сунул его в карман и углубился в густеющие сумерки безмятежного Пэл-Мэла. Перед витриной своего виноторговца на Сент-Джеймс-стрит сэр Лоренс остановился: вино подорожало на десять процентов - а где взять эти деньги?
Тут подле него послышался чей-то голос:
- Добрый вечер, сэр Лоренс!
Это был молодой человек по фамилии Крум. Они вместе перешли улицу.
- Я хотел поблагодарить вас, сэр, за то, что вы поговорили обо мне с мистером Маскемом. Я сегодня с ним виделся.
- Понравился он вам?
- О, он был очень любезен. Я с вами, конечно, согласен: идея влить арабскую кровь в наших скаковых лошадей - это у него просто пунктик.
- Он заметил, что вы считаете это пунктиком? Молодой человек улыбнулся.
- Едва ли... Но ведь арабская лошадь намного меньше нашей.
- Нет, какой-то смысл тут все-таки есть. Ошибка Джека только в том, что он надеется на быстрые результаты. Все равно как в политике: люди никак не хотят понять, что на все нужно время. Попробуют что-нибудь, не даст за пять лет хороших результатов, - значит, не годится. Джек вас берет?
- Пока только на испытание. Я еду к нему на неделю, и он посмотрит, можно ли мне доверить лошадей. Он решил не отправлять кобыл в Ройстон, а поместить где-то за Оксфордом, возле Беблок-Хайт. И я там буду с ними, если он меня возьмет. Но все это не раньше весны.
- Джек - формалист, - заметил сэр Лоренс, когда они входили в клуб. Никогда не забывайте об этом.
Крум улыбнулся.
- Само собой. Его конный завод поставлен замечательно. К счастью, я действительно очень люблю лошадей. И поэтому, когда говорил с мистером Маскемом, не растерялся. Хорошо, если бы удалось за что-нибудь зацепиться, и потом - это же мое любимое дело!
Сэр Лоренс улыбнулся. Энтузиазм всегда его подкупал.
- Вы должны познакомиться с моим сыном, - сказал старик. - Он такой же энтузиаст, хотя ему уже тридцать семь лет. Вы, наверное, окажетесь в его избирательном округе. Впрочем, нет. Вы будете в округе Дорнфорда. Кстати, вы слышали, что моя племянница служит у него секретарем?
Крум кивнул.
- Не знаю уж, как теперь будет, - пробормотал сэр Лоренс, - бросит она работу, раз Корвен вернулся, или нет.
Он внимательно посмотрел на молодого человека: лицо Крума заметно помрачнело.
- Нет, не бросит! Она на Цейлон не вернется. Крум произнес эти слова угрюмо и отрывисто. А сэр
Лоренс вдруг вспомнил: "Здесь я обычно взвешиваюсь". Крум пошел за ним, словно никак не мог с ним расстаться. Он был очень красен.
- Почему вы так уверены? - спросил сэр Лоренс, уже сидя на историческом стуле.
Крум покраснел еще сильнее.
- Люди уезжают не для того, чтобы сейчас же вернуться.
- Иногда и возвращаются. Будь жизнь скаковой лошадью, судьи всегда штрафовали бы ее за нарушение правил.
- Мне известно, что леди Корвен не вернется.
Сэр Лоренс понял, что настала минута, когда в душе Тони чувство может взять верх над благоразумием. Значит, он действительно в нее влюблен. Предостеречь ли его и посоветовать отказаться от Клер или человечней сделать вид, что он ничего не заметил?
- Ровно одиннадцать стоунов {Стоун - английская мера веса, равная 6,36 килограмма, употребляется главным образом при определении человеческого веса.}, - сказал старик. - Вы как, мистер Крум, убавляете или прибавляете?
- Я держусь примерно на десяти стоунах и двенадцати фунтах.
Сэр Лоренс окинул испытующим взглядом стройную фигуру Крума.
- Вы хорошо сложены... Удивительно, до чего может брюшко омрачить жизнь человека. Впрочем, вам нечего беспокоиться лет до пятидесяти.
- Мне кажется, сэр, вам на этот счет тоже не приходилось тревожиться.
- Да, конечно. Но я был свидетелем многих случаев, когда полнота весьма омрачала семейную жизнь. Ну, мне пора. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, сэр. Я вам страшно благодарен.
- Не за что. Мой кузен Джек не играет на скачках, и очень советую вам тоже не играть!
- Я, конечно, не буду, сэр, - убежденно отозвался Крум.
Они пожали друг другу руку, и сэр Лоренс продолжал свой путь по Сент-Джеймс-стрит.
"Этот молодой человек, - размышлял он, - производит хорошее впечатление, и я не понимаю почему, - наделает он нам хлопот. Надо было бы сказать ему: "Не пожелай жены ближнего твоего". Но бог так устроил мир, что почему-то не говоришь того, что надо. А современная молодежь - очень интересный народ! Уверяют, будто она к старикам непочтительна и тому подобное... Он, сэр Лоренс, этого не замечает. Молодые люди кажутся ему не менее воспитанными, чем был он сам в их годы, а разговаривать с ними легче. Конечно, что у них на уме - не угадаешь, но так, может быть, и лучше. Принято считать, что старикам, - и сэр Лоренс поморщился, шагая по мостовой Пикадилли, - место только на кладбище. Tempora mutantur et nos mutamur in ills {Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).}. Но так ли это? Меняемся мы не больше, чем произношение латинских слов со времен нашей молодости. Молодежь всегда останется молодежью, а старики - стариками; останутся недоверие и расхождение во взглядах, и всегда старики будут испытывать страстное желание чувствовать и думать, как чувствует и думает молодежь, и всегда они будут делать вид, что ни в коем случае не хотели бы так чувствовать и думать, а в глубине души всегда будут сознавать, что если бы им, старикам, дали возможность начать все сначала, они бы отказались. И это - милосердно! Жизнь изнашивает человека, а потом исподволь спокойно учит его приспособляться к некоей неподвижности. На каждой стадии нашего существования вкус к жизни соответствует возможностям человека. Гете стал бессмертным благодаря тому, что под мелодии Гуно его герой раздувает угасающую искру в яркое пламя. Вздор, - подумал сэр Лоренс, - и притом чисто немецкий вздор! Разве я, глядя на этого молодого человека, избрал бы его судьбу - эти вздохи и рыдания, эти робкие восторги и мучительную тоску? Нет! И потому пусть старик остается при своей старости! Неужели полисмен никогда не остановит этот поток машин? Да, в сущности, ничто не изменилось. Шоферы ведут машины, так же подчиняясь общему ритму уличного движения, как подчинялись ему в свое время кучера, правя лошадьми, запряженными в скрипучие, громыхающие автобусы и легкие кэбы. Молодые мужчины и женщины испытывают друг к другу то же законное и незаконное влечение. Иными стали мостовые, иным - "жаргон", на котором высказываются эти юношеские томления. Но - боже праведный! - законы этого движения, столкновений, гибели и чудесного спасения, побед, обид и в горе и в радости остались теми же, что и всегда. Нет, - заключил он свои мысли, - пусть полиция издает правила, богословы пишут в газетах статьи, а судьи решают что угодно, - человеческая природа будет идти своими путями, как и в те дни, когда у меня еще только прорезались зубы мудрости".
