Мегги. – Нам будет не хватать лучших вещей. Лучшее, что там было, уже увезли, что верно, то верно. Вернуться туда опять, – воскликнула Мегги, – вернуться опять!.. – И она умолкла от полноты чувств.
– Вернуться опять, когда там уже не осталось ничего хорошего…
Но она больше не колебалась; она все-таки высказала свою мысль.
– Вернуться, когда там больше нет Шарлотты, выше моих сил. – Проговорив это, Мегги улыбнулась отцу и увидела, что он ее понял. Улыбка послужила намеком на все, о чем Мегги не могла сказать вслух. Не могла она в такую минуту говорить о том, каково ей будет без него, в «Фоунз» или где угодно еще. Эта тема была вне круга их разговора, в каком-то смысле – над ним; и что же Мегги оставалось делать, пока они ждали Принчипино, оставив остальных двоих наедине, что оставалось ей делать, как не предложить довольно смело вполне, впрочем, подходящую замену? Притом, как это ни странно, в словах Мегги послышалась искренняя нотка. Она сама почувствовала эту свою искренность и воспользовалась ею, не задумываясь о ее значении.
– Знаешь, с Шарлоттой никто не сравнится, – сказала Мегги. По истечении тридцати секунд ей стало ясно, что она только что произнесла самые удачные слова за всю свою жизнь. Словно сговорившись, отец и дочь повернулись к улице спиной и прислонились к перилам балкона. Отсюда им было хорошо видно комнату, но князь и миссис Вервер оказались за пределами их поля зрения. Мегги видела, как загорелись его глаза; он никакими силами не мог этого скрыть, хоть и вынул портсигар и сказал прежде всего остального:
– Позвольте, я закурю?
Она ободрила его все тем же:
– Милый!
И пока он чиркал спичкой, успела поволноваться еще минуту; но Мегги не стала тратить эту минуту на бесполезные метания, а повторила твердо и звонко, не заботясь о том, что ее могут услышать те двое в комнате:
– Папа, папа, Шарлотта такая замечательная!
Отец закурил и только тогда снова взглянул на нее.
– Шарлотта замечательная.
На этом можно было бы и закончить. Оба чувствовали, что основа положена. Так они и стояли, исполнившись благодарности, и каждый глазами говорил другому, что под ногами у них отныне твердая почва. Они даже подождали немного, как бы в подтверждение. Отец словно давал ей время понять, пока для скрытых от их взгляда собеседников проходила минута за минутой: вот она – истинная причина!
– Ты увидишь, как я был прав, – заметил вскоре мистер Вервер. – Я хочу сказать, что правильно поступил, когда сделал это для тебя.
– Ну, еще бы! – пробормотала она с той же улыбкой. И сразу прибавила, как бы желая тоже поступить правильно: – Не представляю, что бы ты стал делать без нее.
– Тут главное в другом, – ответил он тихо. – Я не представлял, что ты станешь делать. Но все-таки риск был большой.
– Риск был, – сказала Мегги. – Но я верила, что так нужно. По крайней мере, для меня! – улыбнулась она.
– Ну, а теперь мы это видим, – сказал он, продолжая курить.
– Теперь видим.
– Я лучше ее знаю.
– Ты знаешь ее лучше всех.
– О, естественно!
Его слова прозвучали непреложной истиной – кто знает, может быть, непреложной ее делали именно теперешние обстоятельства, сама возможность этого разговора. Мегги вдруг почувствовала себя совершенно подавленной громадой подразумеваемого значения его слов, хотя сердце у нее затрепетало, как никогда прежде. Это ощущение все росло и росло с каждым мгновением, что они медлили здесь, на балконе. Вскоре он заметил, сделав очередную затяжку, опираясь руками о перила и запрокинув голову, чтобы посмотреть вверх, на серый суровый фасад дома:
– Она прекрасна, просто прекрасна!
Мегги со своей обостренной чувствительностью уловила тень новой ноты в его голосе. Большего она не могла пожелать, ибо нота эта была собственнической и властной; в то же время она, как ничто другое, говорила о реальности расставания. На этой ноте им и предстояло расстаться – восхищаясь ценными качествами Шарлотты, ради свободной игры которых они сейчас очистили комнату и которые князь, со своей стороны, вероятно, получил возможность наблюдать в действии. Если Мегги в эту последнюю минуту хотелось найти некое заключительное определение отцу, поместив его в какую-нибудь из четко разграниченных категорий, она могла бы сделать это сейчас, сведя все к его неподражаемой способности оценить высокое качество. В конце концов, памятуя обо всех ее подарках, ее фантазии, ее талантах, так много еще оставалось с ними от Шарлотты! Что же другое имела в виду и сама Мегги три минуты назад, называя ее замечательной? И он предлагал ей целый огромный мир. Он ни в коем случае не хотел, чтобы она даром потратила свою жизнь. За это Мегги и ухватилась: за мысль о том, что жизнь Шарлотты пройдет не зря. Он затем и вызвал дочь сюда, чтобы сообщить ей об этом. Какое счастье, что она может высказать вслух свою радость! Он не отворачивал лицо, и Мегги сказала, глядя прямо ему в глаза:
– Это успех, папа.
– Это успех. Да и это вот – тоже не сказать чтобы неудача! – прибавил он, когда в комнате послышался тоненький голосок Принчипино.
Они вошли внутрь, поздороваться с мальчиком, которого привела мисс Богль. Шарлотта и князь тоже встали. Мисс Богль, видимо оробев от их внушительного вида, поспешила ретироваться, но присутствие Принчипино уже само по себе разрядило обстановку – ощущение было примерно такое, как бывает, когда вдруг стихнет продолжавшийся долгое время непрерывный грохот. Впрочем, когда князь с княгинюшкой, проводив гостей до кареты, вернулись к себе, можно было скорее сказать, что тишина наступила, нежели что она восстановилась. А стало быть, все дальнейшее неизбежно должно было прозвучать особенно громко. Так обстояло дело и с таким естественным, но в то же время и таким бесполезным движением Мегги, снова вышедшей на балкон, посмотреть, как отъезжает отец. Экипаж к тому времени уже скрылся из виду – слишком долго и торжественно Мегги поднималась по лестнице.
Какое-то время она рассматривала пустое и обширное серое пространство, которое мало-помалу погружалось в сумрак, еще сильнее сгустившийся в комнате. Муж подошел к ней не сразу; он поднялся наверх вместе с малышом. Мальчик цеплялся за его руку и, как обычно, сыпал изречениями, достойными семейного архива. Затем оба отправились засвидетельствовать свое почтение мисс Богль. Для княгинюшки много значило, что Америго увел сына со сцены вместо того, чтобы передать его матери. Но сейчас все казалось ей преисполненным глубокого значения; Мегги бесцельно ходила по комнате, и неслышный хор гремел у нее в ушах. Но заметнее всего выделялось
