Там он сдал пальто гардеробщику и неторопливо направился в бар. На табурете с краю в одиночестве сидела женщина. Ута потребовал две рюмки «Карла I». Удивленная женщина обернулась, чтобы поблагодарить его. Ута слегка поклонился. Он начинал видеть все в радужном свете и чувствовал властную потребность блеснуть. Знаком он попросил женщину подождать и пошел в зал купить цветок.
Когда он возвращался, танцующие пары покидали площадку и прожектор освещал дверь слева, привлекая к ней внимание публики. Оркестр заиграл веселую мелодию, которую какая-то женщина рядом с Утой окрестила «Я буду твоей до зари». Свет бронзовых ламп под стеклянными колпачками окружал столики в зале туманным зеленым ореолом. Чтобы пройти к бару, нужно было кружным путем добраться до коридора и спуститься по лесенке, отмеченной нитью голубоватых фонариков.
Остановившись у колонны, похожей на искусственную пальму, Ута улыбнулся цветочнице. Он нес в руке розу, изящно держа ее двумя пальцами, и, проходя по вестибюлю, взглянул на себя в зеркало. Затушеванное полумраком лицо заворожило его. Со своими откинутыми назад волосами, острой бородкой и высоко поднятыми бровями он походил на водевильного офицерика, забияку и искателя приключений.
Но вот в зеркале появилась певица – великолепная в ослепительном свете направленных на нее прожекторов. Раздались аплодисменты, и Ута обернулся, чтобы разглядеть ее как следует. Мерцая, словно драгоценность, в своем наряде, усыпанном блестками, в юбке из развевающихся лент, женщина передвигалась по площадке, точно одурманенное светом насекомое.
На мгновение Ута представил себе, будто аплодисменты относятся к нему, а не к актрисе, и шутовски раскланялся на все стороны, подняв руки над головой.
– О, благодарю, благодарю.
Но тотчас же, вспомнив наказы Элисы, пробормотал:
– Не надо, не стоит растрачивать себя на пустяки.
Острые груди женщины, казалось, царили над толпой. Ута, сделав над собой усилие, облизнул губы и, как лунатик, направился к стойке, где его ожидала незнакомка.
– Возьми, прелесть, – сказал он, протягивая ей розу. – Маленький подарок.
Улыбаясь, женщина повернулась на своем табурете, чтобы Ута мог приколоть розу к ее платью.
– Я думала – вы ушли, – сказала она, когда он наклонился.
Ута пропустил мимо ушей ее замечание и заказал бармену еще рюмку коньяку.
– Вы здесь в первый раз?
– Да, в первый.
– Не знаю почему, но я готова поклясться, что где-то вас видела.
– Очень возможно.
– Вы, верно, нездешний?
– Нездешний.
– И далеко вы живете?
– Как когда. Каждую неделю я переезжаю.
– Вы любите путешествовать?
– Вот еще, – ответил он небрежно. – Меня выгоняют, потому что я не плачу.
Женщина расхохоталась и погладила его руку.
– Вы странный, – сказала она. – Я чуть было не поверила, что вы говорите всерьез.
Ута дружески похлопал ее по руке.
– Я стараюсь забыться, – сказал он.
– Забыться?
Она опять хотела что-то спросить, но Ута решил опередить ее: если уступить ей инициативу, возникнет опасность, что разговор безнадежно завязнет.
– В жизни не всегда делаешь то, что хочется, – заметил он.
– Уж это известно. Я и сама…
– Долг призывает нас именно тогда, когда мы меньше всего этого желаем… Например, сегодня я хотел бы остаться с тобой…
Чувствуя на себе взгляд темных, влажных глаз женщины, от печально махнул рукой и крепко сжал рюмку.
– Но не могу.
– Не можете?
– Да, не могу. Я только что получил приказ и должен немедленно возвращаться.
– Возвращаться? – повторила она, как эхо, – Куда?
– Название тебе ничего не скажет. К тому же, – добавил он, понизив голос, – я должен хранить тайну.
Женщина хотела поднести рюмку к губам, но, передумав, поставила ее на стойку.
– Вы военный? – спросила она.
Ута огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что их никто не подслушивает.
– Пожалуйста, не говори так громко.
Слегка обеспокоенная, она тоже оглянулась.
– Когда вы уезжаете?
– Этой ночью.
– Надолго?
– С такой профессией, как моя, никогда нельзя сказать заранее… Может быть, на несколько часов… Кто знает, может, и навсегда.
Он видел по выражению ее красивого лица, что разыгрываемый им спектакль имеет полный успех.
Под шум аплодисментов он шепнул ей на ухо:
– В Марокко началась война.
– Как так?
– Племена спустились с гор и вырезали пять наших туземных батальонов. По последним сведениям, количество пропавших без вести достигает двухсот человек.
– Не может быть! – воскликнула она, пораженная известием. – Сегодня днем в кафе я просматривала газеты и не заметила… Там ничего не говорилось…
– Цензура, – кратко пояснил он.
Женщина заглядывала ему в глаза, словно все еще сомневалась в правдивости его слов.
– У меня там друг, – наконец сказала она, вздрогнув. – Мальчик двадцати двух лет, солдат… В понедельник я получила от него письмо и…
– Восстание началось двенадцать часов назад. Точнее – ровно в девять утра.
– Боже мой, боже мой, – простонала она.
Ута сделал знак бармену и заказал еще две рюмки коньяку.
– Не надо расстраиваться. Мне вот нужно ехать этой ночью, а я, как видишь, весел.
– Вы человек закаленный, опытный, а мальчик…
– Если ты дашь мне его имя и адрес – кто знает, может быть, я повидаюсь с ним.
– Правда? – Лицо женщины озарилось благодарностью. – В самом деле?
– Ничего не могу обещать наверняка… В подобных случаях…
– О, пожалуйста, «прошу вас… Он мой хороший друг и мне хотелось бы…
– Ладно, ладно… Посмотрим, нельзя ли будет что-нибудь сделать для него…! Например, отправить обратно на Полуостров.
Он был человек великодушный. Как-то раз, поднимаясь в старом фуникулере на Тибидабо, он сказал машинисту: «Ваша компания прекращает свое существование, дорогой мой. Будьте готовы, недалек час, когда вас вышвырнут на улицу». Служащий компании удивленно уставился на Уту, но, введенный в заблуждение серьезным выражением его лица, в конце концов поверил. Напугав его хорошенько, Ута тут же пообещал ему работу на несуществующем предприятии: «Скоро я дам вам знать». Разыграв этот фарс, он позволил прослезившемуся машинисту обнять себя, словно и в самом деле был его спасителем.
Так и теперь. Женщина порывисто схватила его руку. Упиваясь своей выдумкой, он разрешил ей это.
– Я сейчас напишу вам его адрес, – услышал он немного погодя.
Опершись на стойку, Ута разглядывал женщину, пока она писала адрес на листке из записной книжки.
– Антонио Фернандес Эредиа, второй пехотный батальон, Мелилья.
– Идет. – Ута спрятал листок в карман. – Я займусь этим, как только приеду.
– Он очень славный мальчик, – говорила она, считая себя обязанной еще что-то сказать. – Он хочет стать инженером.
– Ты не волнуйся.
Одним глотком он осушил рюмку и снова смежил веки. Его мысли упорно возвращались к разговору, состоявшемуся в полдень в кабинете отца. «Десять тысяч. Ровно десять, чтобы заплатить долги». – «Я сказал тебе, что ничего не дам». «Восемь тысяч. Последняя цифра». «Ни восьми тысяч, ни восьми реалов». Когда он попытался разжалобить отца, заговорив о здоровье Лус-Дивины, тот взорвался: «Сколько раз я должен тебе повторять, что мне наплевать на эту девчонку. Я ее в глаза не видел, да к тому же она еще и некрещеная!» Грубиян! Он его научит вежливо разговаривать.
Он с наслаждением стал рисовать себе всевозможные беды, которые могут обрушиться на отца: несчастный случай, ограбление, банкротство, пожар. Умирая, отец, конечно, будет умолять привести к нему сына, чтобы попросить прощения за то, что был несправедлив. Но Ута с презрением пройдет мимо под руку с Элисой и девочкой.
– Вы думаете об отъезде? – внезапно спросила женщина.
– Нет… То есть… да…
Он теряет контроль над собой. Надо собрать разбегающиеся мысли, подчинить их строгой дисциплине.
– Надеюсь, когда я приеду туда, положение прояснится, – сказал он, чтобы хоть что-то сказать.
– Куда вас посылают?
– На передовую.
Они помолчали. Ута наслаждался произведенным эффектом. Чтобы закрепить впечатление, он вытащил бумажник и показал женщине фотокарточку.
– Смотри. Это в Мелилье.
Она бережно взяла фотографию.
– Это ты? – спросила она.
Бармен подал ему еще один коньяк. Ута выпил, у него возникло подозрение, что этот человек разгадал его игру. В глазах бармена светилось что-то похожее на усмешку.
– Сколько я вам должен?
Наступило молчание. Ута презрительно смотрел на бармена.
– Двести десять, сеньор.
Женщина хотела что-то сказать, но он не дал ей открыть рот.
– Жаль, красавица, – сказал он, глядя на циферблат своих часов, – но я не могу больше задерживаться ни на минуту.
Ему стала отвратительна атмосфера этого кабака. Широким жестом он швырнул на стойку три сотенные и, не заботясь о сдаче, вразвалку пошел в гардероб.
