Мы также носим одеяние, несколько отличное от одежды других людей, дабы это было нам постоянным напоминанием о том, что мы не должны на них походить. Другие люди носят знаки своего сана, мы же -знаки христианского смирения; мы избегаем веселых сборищ, зрелищ, игр, ибо это дало бы нам повод сетовать на то, что сердца наши заполнены подобными пустяками вместо того, чтобы там обитал Бог; мы никогда не даем клятвенных заверений даже на судах, ибо считаем, что ими Всевышнего не подобает произносить всуе в мелочных спорах людей. Когда мы должны явиться пред должностным лицом для устроения чужих дел (у нас самих никогда не бывает тяжб), мы подтверждаем истину простым "да" или "нет", и судьи верят нам на слово, и то время как великое множество христиан ложно клянутся на Евангелии. Мы никогда не идем на войну, но не потому, что боимся смерти; напротив, мы благословляем миг, соединяющий нас с Первосущим, но мы ведь не полки, не тигры и не псы, а люди и христиане. Наш Бог, повелевший нам возлюбить своих врагов и страдать безропотно, несомненно, не желает того, чтобы мы переплывали море и убивали наших собратьев, потому что убийцы в алых плащах и высоких двурогих шлемах вербуют горожан, поднимая шум при помощи двух палочек, коими ударяют по туго натянутой ослиной коже; и когда после выигранного сражения весь Лондон сверкает иллюминацией и небо загорается от ракет, а воздух оглашается шумом благодарственных молебнов, звоном колоколов, звучанием органов и пушечными выстрелами, мы содрогаемся в тиши от этих убийств - причины всеобщего ликования.
Письмо второе
О КВАКЕРАХ
Примерно таков был разговор, состоявшийся между мной и этим необычным человеком; но еще гораздо больше я был поражен, когда в следующее воскресенье он повел меня в церковь квакеров. В Лондоне у них много часовен; та, в которой я оказался, расположена рядом со знаменитым столпом3, именуемым Монументом. Когда я вошел вместе со своим провожатым, все были уже в сборе. В церкви находилось около четырехсот мужчин и трехсот женщин; эти последние прикрывали свои лица веерами, головы мужчин были покрыты широкополыми шляпами; все сидели в глубоком молчании. Я прошел между ними вперед, при этом никто даже на меня не взглянул. Молчание это длилось четверть часа. Наконец, одни из них поднялся с места, снял свою шляпу и после нескольких ужимок и вздохов, действуя отчасти ртом, а отчасти носом, понес галиматью, взятую, как он считал, из Евангелия, но к которой ни он сам, ни кто-либо из присутствовавших не поняли ни слона. Когда этот конвульсионер завершил свой великолепный монолог, а собрание разошлось, совершенно оглушенное полученным наставлением, я спросил у моего приятеля, для чего наиболее мудрые среди них терпят подобные глупости.
- Мы обязаны их терпеливо переносить, - отвечал он мне, - потому что не можем знать, вдохновлен ли человек, встающий, чтобы держать речь, разумом или же глупостью; в этом сомнении мы весьма терпеливо слушаем, мы разрешаем говорить даже женщинам. Часто случается, что вдохновленными оказываются сразу двое или трое наших богомольцев, и тогда в доме господнем поднимается порядочный шум.
- Значит, у вас вообще нет священников? - спросил я его.
- Нет, мой друг, - сказал квакер, - и мы прекрасно без них обходимся. Богу не угодно, чтобы благодать святого духа нисходила по воскресеньям на кого-либо одного и чтобы мы осмеливались отстранять от этого других верующих. Благодарение небу, мы - единственные люди па Земле, совсем не имеющие проповедников. Не хочешь ли ты лишить нас этого счастливейшего отличия? В самом деле, для чего нам отлучать от груди свое собственное дитя и отдавать его наемной кормилице, если у нас самих есть молоко, чтобы его напитать? Эти наемницы тотчас же станут госпожами в доме и подчинят себе и мать и дитя. Бог рек: Даром получили, даром и отдайте. Станем ли мы после подобных слои торговать Евангелием и Снятым Духом и превращать собрание христиан в купеческую лавку?
Мы не даем ни гроша людям, одетым в черное, для того чтобы они помогали нашим бедным, хоронили наших умерших, проповедовали бы верующим: священные эти обязанности слишком нам дороги, чтобы перекладывать их на чужие плечи.
-Но как можете вы различить, что именно Дух Божий вдохновляет вас в ваших речах? - спросил я настойчиво.
- Всякий, - сказал он - кто молит Бога о том, чтобы Он его просветил, и кто возвещает прочувствованные Им евангельские истины, может быть уверен в том. что его вдохновляет Бог.
Вслед затем он забросал меня цитатами из Евангелия. долженствующими, по его мнению, доказать, что не существует христианской веры без непосредственного откровения. Он добавил также следующие примечательные слова:
- Когда ты двигаешь каким-либо из своих членов, двигает ли его при этом собственная твоя сила? Разумеется, нет, ибо у члена этого часто бывают непроизвольные движения. Именно тот, кто создал твое тело, поднимает это тело с земли; а идеи, получаемые твоей душой, - разве ты их сам образуешь? Менее всего, ибо они приходят к тебе вопреки твоей воле. Таким образом, твои идеи дает тебе Создатель твоей души; но, поскольку он сохранил свободу для твоего сердца, он дает твоему уму идеи, кои твое сердце заслуживает; ты живешь и Боге, действуешь и мыслишь в Боге, и тебе остается лишь раскрыть глаза на тот свет, что просвещает всех людей; тогда ты узришь истину и заставишь узреть се других.
- Э, вот и отец Мальбранш4 во всей его наготе! - воскликнул я.
- Я знаю твоего Малъбранша, он был чуть-чуть квакером, но был им не в достаточной мере.
Вот главное, что я извлек на доктрины квакеров; в следующем письме перед вами пройдет их история, которая должна показаться нам еще более необычной, чем их учение.
Письмо третье
О КВАКЕРАХ
Вы уже видели, что история квакеров начинается с Иисуса Христа, который, согласно их учению, был первым квакером. Религия, говорят они. подверглась искажению почти сразу же после его смерти и пребывала в таком искаженном виде около 1600 лет; однако в мире всегда существовали отдельный тайные квакеры, бравшие на себя заботу о поддержании священного огня, затухающего по милости остальных, пока, наконец, этот светоч не возгорелся в 1642 году в Англии.
Случилось это в то время, когда три или четыре секты раздирали на части Великобританию гражданскими воинами, затевавшимися во Имя Божье: некий человек по имени Джордж Фокс из графства Лестер, сын шелкодела, принял решение выступить с проповедями, по его собственному утверждению, в качестве истинного апостола; иначе говоря, он брался проповедовать, не умея ни читать, ни писать. Это был молодой человек, двадцатипятилетнего возраста, безупречной нравственности, но сумасброд. Он был с головы до пят облачен в кожу и так ходил из деревни в деревню, выкрикивая протесты против войны и духовенства. Были бы его проповеди были направлены только против солдат, ему нечего было бы опасаться, но он нападал на церковь и потому немедленно был заточен в тюрьму. Его препроводили в Дерби к мировому судье. Фокс предстал перед судьей в своем кожаном колпаке. Сержант закатил ему тяжелую оплеуху, приговаривая: "Нищий бродяга, или ты не знаешь, что перед господином судьей надо стоять с непокрытой головой?" Фокс подставил другую щеку и попросил у сержанта милости, чтобы он во имя любви к Богу дал ему другую пощечину. Мировой судья хотел привести его к присяге перед допросом. "Друг мой. отвечал он судье. -знай, я никогда не произношу имени Господа всуе". Когда судья услыхал. что человек этот обращается к нему на ты, он послал его в исправительное заведение графства, чтобы ему дали там розог, Джордж Фокс отправился в дом умалишенных, славя Бога, и там без промедления над ним была учинена экзекуция в -точном соответствии с приговором судьи. Те, кто выполнял эту палочную эпитимью, были поражены, когда он попросил добавить ему еще несколько ударов розгами ради спасения его души. Господа эти не заставили себя долго просить, Фокс получил двойную порцию розог, за что он их поблагодарил самым сердечным образом. Затем он принялся им проповедовать. Сначала раздался смех, затем они стали прислушиваться, и поскольку одержимость - заразная болезнь, многие почувствовали себя убежденными; так люди, учинившие ему порку, стали его первыми учениками.
Освобожденный из своего заточения, он бродил по полям с двенадцатью своими приверженцами, без устали проповедуя против духовенства и время от времени подвергаясь порке. В один прекрасный день, привязанный к позорному столбу, он произнес перед народом такую страстную речь, что обратил в свою веру полсотни слушателей, остальных же сделал столь ревностными своими приспешниками, что. возбужденные, они освободили его от позорного ошейника. После этого было послано за англиканским священником, коему было поручено осуждение Фокса на эту казнь, и -тот был водворен на свое место у позорного столба.
