И он умолк, обливаясь слезами. Выслушав его долгую речь, я по многим признакам убедилась в силе его любви. Но пока я, видя в его правой руке нож, готовый миловать и казнить по моему приговору, раздумывала, как мне быть, ибо жалость влекла меня в одну сторону, а веление супружеского долга в другую, Венера, пособница влюбленных, явилась и, разлив в комнате яркий свет, невнятным шепотом стала мне угрожать. И наконец, видя, что мои колебания затянулись, грозным голосом возгласила: "О дева, даруй жизнь моему рыцарю, если не хочешь навлечь на себя гнев богов". И с этими словами исчезла, а я, пронзенная огненным лучом, загорелась любовью к юноше. Но и тут я все еще колебалась, обнаружить ли то, что внезапно ощутила в душе, созерцая его обнаженного и прекрасного при слабом свете, проникавшем через тонкий полог, и про себя твердила: "Что, что удерживает тебя? Приди же к нему, обвей томными руками его нежную шею". А он тем временем ждал моего ответа и наконец, видя, что я молчу, вопросил: "Каков твой приговор, о госпожа? Пронзит ли мою грудь холодное острие или согреют твои объятья?"
Устрашенная, я отбросила холодность и ринулась к нему на другой край ложа. Выхватив у него проворной рукой острый нож, я обняла его, много раз поцеловала и заключила:
"Юноша, дух мой отступает пред натиском богов, твоей смелости и красоты. Я навеки твоя, как тебе предрекли сны; едва ли мне надо просить, чтобы и ты был навеки моим, но если надо, то вот я тебя прошу быть моим отныне и навсегда".
Он с радостью, страшными клятвами, поклялся мне в том, чего я просила. И тогда я, больше не колеблясь, удостоила его желанной награды; с тех пор он мой и пребудет моим всегда, послушный мне и моим наставленьям. Так я стала служить Венере, а видя, как она печется о своих подданных, я с еще большим усердием чту ее как мою богиню; и тем ревностнее, чем дольше не решалась ей покориться. А, для того чтобы угодить Калеону, который называет меня Фьяметтой, и в память о том, что до пашей любви он увидел меня в зеленых одеждах, я с радостью одеваюсь только в зеленое; и еще в память начала нашей любви и в вечную честь богини я радостно посещаю ее храмы.
После этого ей оставалось только пропеть стихи, и она начала:
XXXVI
Венец бесценный Ариадны, словно
великий символ, с неба светит нам,
и он обещан мне не пустословно;
ко многим добродетельным делам
он вел героев; он подвиг Персея,
который пожелал его и сам,
Палладою научен, не робея,
убить Горгону, а минойский бык
был побежден уловкою Тесея.
Персей, победоносен и велик,
с освобожденной Андромедой милой
супружества счастливого достиг.
И Юний Брут с неслыханною силой
секирой сыновьям нанес удар,
дабы коварностью, ему постылой,
не предали свободу - божий дар.
Катон Утический и Цензор - оба
являли свету мужественный жар,
с младых ногтей труждаясь и до гроба,
дабы пресекся на земле порок
и миру зло не диктовала злоба;
их труд святой принес немалый прок
Кипр с Утикой и с Ливией Ахайя
тому и подтвержденье и залог.
Был праведен Фабриций, отвергая
самнитов деньги, эллинов дары;
а жадный взял бы - сделка неплохая!
И речи Цицерона столь мудры,
и честь Эмилия, и жизнь Торквата
прославились премного в те поры,
и Сципион, стремившийся когда-то
венца достигнуть, - все сии мужи
влеклись к нему, хоть исподволь, но свято.
И в срок ему Дидона послужи,
когда ненужной сделалась Энею,
уплывшему в чужие рубежи,
и, может, поступила бы умнее,
и душу исцелила бы тогда,
и с исцеленной бы смирилась с нею.
И скорбная Библида никогда
от света б не отторглась, твердо зная,
что мир душа обрящет навсегда.
Так, вред себе немалый причиняя,
иные жизнь и скорбь свою клянут,
себя из жизни сами изгоняя.
Безумные! Неужто же от пут
и тягот нету лучше исцеленья?
Не лучше ль к мукам притерпеться тут,
чем смертные умножить прегрешенья
и душу блага вечного лишить
себя сгубить и не найти решенья?
И мне, ища любовь, пришлось пролить
немало слез: не безмятежна доля
тех, кто, любя, предполагает жить;
но жду венца, и пусть страданьям воля
подвластна будет - оборовши страх,
уйду победно с боевого поля
и заслужу венец и жизнь в веках.
XXXVII
Распорядившись, кому из нимф рассказывать в свой черед, Амето удобно расположился на зеленой траве среди пестрых цветов, уставил в землю локоть и подпер левой рукой белокурую голову. Глазами, ушами и помыслами он тотчас обратился к лицу, речам и страстям прекрасной девы, отвлекшим его от прежних раздумий, и подчинился теченью ее рассказа. С наслаждением внимая повествованью о древности благородной Партенопеи, он восхвалял ее про себя и вспоминал, что не раз слышал про то, какая превосходная охота в этом крае, прославленном обилием молодых резвых козочек, проворных, быстроногих косуль и ланей, зрелых годами, знающих, как увернуться от сетей, собак и охотничьих стрел. Потом стал раздумывать о дерзости Калеона и, поначалу сочтя ее безрассудной, под конец восхвалил, решив, что Фортуна на стороне дерзких, да и со столь прекрасной дамой осторожность куда предосудительней, чем безумная смелость. Но больше всего он подивился вещему сну и рассудил, что его, без сомнения, промыслило небо; с пылким желанием он подумал: "А что, если бы на месте Калеона был я, и все завершилось бы худшим из того, чем могло завершиться, то есть смертью, ибо что хуже смерти? Ничто. Ее все почитают наивысшим несчастьем, но такой конец то ли ждал бы меня, то ли нет. А если бы он все же меня настиг, я принял бы его с благодарностью, хотя говорят, что умирать хорошо, спасая другому жизнь. Однако разве есть надежнее путь в жилище богов, чем расстаться с душой на руках у такой прекрасной нимфы или хотя бы ради нее? Нет, конечно, а значит, Калеон был мудр, а не безрассуден".
Но пока он рассуждал таким образом, прекрасная дама, окончив повесть, начала стихи, и ему пришлось, отвлекшись от своих дум, оглядеть оставшихся, чтобы решить, чей черед продолжать. Оказалось, что нет больше никого, кроме Лии; взглянув на нее, он залюбовался ее красотой: и, дивясь ей больше прежнего, пораженный, молчал. Ее одежды всюду блистали золотом, прекрасные волосы обвивал дубовый венок, а лицо будто озарял дивный свет. Долго созерцая ее, он увидел, что она так же прекрасна, как ее подруги; и, почувствовав, как он богат ее милостью, отдал ей всю свою душу и укорил себя за недавние мысли, когда с пылким желаньем хотел то быть на месте Аффрона, то превратиться в Ибрида, то стать Дионеем, то поменяться местами с Апатеном. Апиросом и Калеоном. Нельзя сказать, чтобы ему вдруг стало в тягость представлять себя возлюбленным этих нимф или чтобы он их отверг, но он устыдился того, что полагал других счастливей себя. Тут, однако, услышав, что нимфа окончила песнь, он очнулся и со смиренным видом просил Лию последовать примеру подруг; улыбнувшись, она так начала:
XXXVIII
- История моей любви заключена в немногих словах, а так как до прохладных сумерек еще далеко, и я осталась одна, то я постараюсь занять время беседой так, чтобы оно протекло не праздно. Повесть моя будет долгой. Сначала я расскажу о происхождении нашего города, а потом постепенно дойду и до того, как Венера явила мне свое пламя. Никто еще не успел прослышать о том, что Юпитер похитил Европу, когда обеспокоенный Агенор, достойный жалости и безжалостный одновременно, отдал жестокий приказ сыну Кадму, и тот, повинуясь отцу, стал изгнанником. Скитаясь в поисках пропавшей сестры, он благородной душой постиг высокую мысль - возвести для себя и своих сидонских товарищей новый град. Наученный Аполлоном, он устремился за телкой, не знавшей ярма, через Ионийские горы и долы и там, где она с мычанием прекратила свой бег, он вместе с мужами, выросшими из драконьих зубов, основал беотийский град, которому, не родись в его стенах столь красивые девы, суждено было бы, кто знает, более долгое процветание. Выдержав гнев Юноны, может быть, за Данаго и бедняжку Семелу, опоясанный после бед Атаманта стенами под звук Амфионовой лиры, он перешел наконец в руки Лая; под его властью, огромный и многолюдный, выстоял против всех могучих соседей и радостно приносил жертвоприношения Вакху. За несколько дней до гибели от руки сына Лай успел выдать младшую сестру Ионию за Оркама, знатнейшего человека в царстве. Достигнув середины жизни, чета уже начала клониться к печальной старости, не имея потомства, когда Иония, несмотря на плачевное положение города из-за вечных распрей враждующих братьев, со слезами вознесла Вакху жалостные мольбы, прося остаток дней не дать ей прожить бездетной. Как ни утомили бога непрестанные мольбы фиванцев о благоденствии родины, он приклонил слух к жалобам Ионии и явил милость чете, обреченной не увидеть своего сына. Возрадовавшись, Иония во тьме ночи отрадно зачала с мужем желанный плод, после чего раскинулась на широком ложе и долгим молчанием приготовилась к безмятежному сну. Но когда он проник в ее ревностную душу и объял отяжелевшие члены, бодрствующим очам души предстало такое видение: будто бы, выносив плод, она сама призвала Люпину и - подобно тому как во сне Астиага Мандана разрешилась лозой, осенившей всю Азию, разрешилась облаком дивных размеров, которое одним концом облегло небо, а другим придавило землю и простерлось за видимые пределы; дважды его раскололи ужасные молнии, но оно снова сходилось, в третий раз его пронзило и воспламенило могучим огнем, после чего оно изошло паром, и все кругом прояснилось. Это диво прервало ее сон, и, пробудившись, она в испуге чуть было не раскаялась в своих мольбах. Но вскоре вещее предзнаменование раскрыло ей судьбу будущего потомства, и она стала радостно дожидаться срока тягостных родов. Однако прежде, чем он подошел, Оркам, раненный, пал на кровавых полях от руки Тидея, и тогда, в скорби, надев траурные одежды, Иония стала торопить время, надеясь, что плод ее чрева возместит Фивам потерю Оркама. Срок пришел, но Люпина, призванная к печальному ложу, не даровала ей беспечальных родин за то, что она больше радела о своем благе, чем о благе отечества, и, позволив сотворенному сыну беспрепятственно явиться на свет, отняла душу у матери. Тогда Йемена, зная об уготованной младенцу судьбе, заботливо взяла его на свое попеченье, вскормила как собственного сына и нарекла Ахеменидом. Но после того как пагубные распри, несмотря на мольбы Иокасты, окончились гибелью братьев, узнавших равную участь, и при Тесее рухнули бряцанием лиры возведенные стены, Йемена бежала сначала от гнева Креонта, а потом от гнева богов и укрылась вместе с Ахеменидом в царстве Лаэрта, где он едва остался жив без материнского молока; там, бедствуя, Йемена взрастила его как человека простого звания до возмужалости, после чего вручила ему отцовское оружие и доспехи.
