Хотя мы и считали, что желание Мицу работать в лепрозории навеяно мимолетным настроением, мы удовлетворили ее просьбу. Лепрозорий постоянно переживает финансовые затруднения. Помощи от государства и пожертвований частных лиц нам едва хватает, поэтому жалованье у нас низкое и обслуживающего персонала недостает.
Правда, уборку помещений у нас делают легкобольные, но работать на кухне, обслуживать больных во время еды, продавать сельскохозяйственные продукты (у нас есть небольшое хозяйство) и вышивки больных женщин приходится нам, медсестрам, поэтому Мицу была для нас существенным подспорьем.
Вы, наверное, знаете, что она любила модные песенки. Я и сейчас вижу, как она, повязав голову белым платком, разносит еду в столовой, напевая свои любимые «Горы Идзу». Вначале некоторым сестрам-иностранкам это не нравилось: она пела громко, да еще такие вульгарные песенки. Но и они быстро привыкли к непосредственности Мицу и больше не жаловались на нее. Даже я, человек замкнутый и давно отвыкший веселиться, запомнила эту песенку и сейчас иногда, когда никто не слышит, пою ее. Кроме песенок, Мицу еще любила кино. Фильмы нам привозят раз в месяц из Одембы. И в эти дни Мицу преображалась. С утра настроение у нее было приподнятое, она с трудом дожидалась вечера. Сидя с больными в столовой, превращенной в зрительный зал, она громче всех проявляла свой восторг. Но ни разу Мицу не съездила в город, чтобы там сходить в кино.
Как-то я ей сказала:
— Мит-тян, сегодня воскресенье, ты могла бы съездить в Одембу, посмотреть свои любимые фильмы.
— А вы? — Она покачала головой.
— Мне нельзя. Я сестра милосердия и не могу уходить, когда мне захочется. А ты свободна, можешь ездить в город когда угодно.
— Нет, мне тоже нельзя.
— Почему?
— Мне будет стыдно, я не могу уйти от больных.
Я уже говорила, что невозможно любить людей по обязанности или из жалости. Любовь к людям, отвергнутым обществом, — это, если хотите, подвиг, требующий от человека не только сострадания и терпения, но и самоотверженности. В отличие от нас Мит-тян не нуждалась в последнем. Я не хочу сказать, будто любовь к людям не требовала от Мит-тян терпения и самоотверженности, но это получалось у нее естественно, без малейшей фальши и аффектации; она умела поставить себя на место страдающего человека, поэтому в ее поступках не было и тени самоотречения.
Я иногда сравниваю себя с Мицу и, кажется, теперь начинаю понимать библейское изречение: «Оставайтесь всегда детьми». Не знаю, верите ли Вы в бога, но бог, в которого верю я, велит нам всегда оставаться детьми. Это значит не скрывать своей радости, когда радостно, плакать в несчастье и быть честным и искренним в отношениях с людьми. Такова была Мицу — простая и наивная девушка, любившая бесхитростную песенку «Горы Идзу» и обклеившая свою комнату фотографиями Исикавы.
Несколько раз я разговаривала с ней о моем боге. Она не избегала этих бесед, но убедить ее я не могла, и не потому, что не отстаивала истинности своей веры.
То, о чем я расскажу ниже, случилось в начале декабря прошлого года.
В нашей больнице было четверо детей. (Вы, наверное, удивитесь, что дети тоже болеют болезнью Гансена, но им приходится особенно плохо. Болезнь быстро прогрессирует, не встречая сопротивления со стороны детского организма.) Вы, наверное, знаете, как Мит-тян любила детей, она тратила на них почти все свое небольшое жалованье. Среди больных детей был шестилетний Со-тян. Микробактерии проказы уже поразили его нервную систему, и вдобавок у него в острой форме началось воспаление легких. Никакой надежды спасти мальчика не было. Не действовал даже пенициллин.
Мицу не отходила от мальчика три дня и три ночи. Она совсем ослабела, глаза ее стали красными. Я была вынуждена приказать ей идти к себе. Но Мицу возразила:
— Без меня Со-тян будет плохо, — ее пальцы тоже покраснели и опухли от льда, который она колола для компрессов.
— Мы сменим тебя, не беспокойся. Ты ведь едва на ногах стоишь.
— Нет-нет! Вчера ночью я молилась, чтобы бог наслал на меня проказу, лишь бы выздоровел Со-тян. Если бог есть… он должен услышать мою просьбу.
— Не говори так, — сказала я жестко. — И сейчас же иди спать, на тебя смотреть страшно.
Я и сейчас ясно вижу, как Мицу, стоя на холодном полу больницы на коленях и сложив на груди руки, молит бога ниспослать ей любые страдания, только бы он освободил от мук маленького Со-тян. Если Вы знаете Мицу, Вы поймете, что так оно и было.
Ребенок умер через пять дней.
Не буду рассказывать, что творилось с Мицу. Мне она сказала:
— Я больше не верю в бога. Если он есть, то он жесток и ужасен. Зачем так страдал этот ни в чем не повинный ребенок? Нет бога, нет…
Казалось, Мицу занесла над богом свой маленький кулачок.
«В самом деле, — подумала я, — почему хорошие, добрые люди страдают, а негодяи благоденствуют?» Мицу отрицала бога, считая, что он повинен в этих страданиях. Как ей было объяснить, что дурное совершается против воли бога и что бог страдает вместе с людьми?
Но никакое страдание не может сравниться с отчаянием одинокого человека, который знает, что до него никому нет дела. И все же я считаю, что даже в безлюдной пустыне человек не один. Как было объяснить Мицу, что бог объединяет всех нас, как объединяют нас страдания? По-моему, если бы бога не было, человек бы его выдумал, чтобы не оставаться в одиночестве. А Мицу была одним из тех звеньев, с помощью которых бог объединяет людей. Но сама она об этом не подозревала.
Простите, что я пишу так много о том, что не относится непосредственно к сути моего письма, и, наверное, пишу несвязно. Мне самой нужно кое-что понять в судьбе Мицу.
Теперь я подхожу к тому печальному дню, когда Мицу погибла.
Это случилось 22 декабря. Двадцать четвертого рождество, и к празднику мы обычно делаем больным подарки. Средства у больницы очень скудные, но на рождество мы все-таки кое-что выкраиваем.
Двадцатого числа, в полдень, я попросила Мицу отвезти в Одембу на продажу яйца и вышивки больных, а на вырученные деньги купить что-нибудь.
Сейчас я думаю, что ничего не случилось бы, если бы я поехала сама. Но Мицу очень любила такие поручения, а я в тот день была занята.
Уехала она в три часа дня на грузовичке Симаты-сан, работающего у нас.
Как обычно, она напевала «Горы Идзу», а больные кричали ей вслед:
— Смотри, держись, Мит-тян, не продешеви! И не разбей по дороге яйца!
В половине пятого раздался телефонный звонок. Звонили из полиции Одембы. Мне сообщили номер больницы, куда на скорой помощи доставили Мицу. Когда я положила трубку, руки у меня дрожали.
Мицу я увидела лежавшей в беспамятстве на белой постели. В ноздрях у нее были резиновые трубки для кислородного питания. На ногах и руках следы от уколов — ей делали вливание крови. Ее маленькая грудь тихо подымалась и опускалась.
Симата-сан рассказал, что, когда Мицу переходила вокзальную площадь, на нее налетел грузовой автомобиль. Если бы Мицу бросила лукошко с яйцами, она могла бы убежать. Яйца разлетелись по площади, выпачкав асфальт. А Мицу упала ничком и, пока была в сознании, все повторяла:
— Яйца, яйца…
Без сознания она прожила часа четыре.
— У нее очень здоровое сердце, — говорили врачи, — иначе она уже умерла бы.
Мицу беспрерывно вводили камфору, но это не помогало. Вечером в 10.20 сердце Мицу остановилось.
Незадолго до этого я позвонила в церковь Одембы и попросила священника прочесть молитву за упокой ее души.
Находясь в забытьи, Мицу только один раз вскрикнула. Если бы я не расслышала ее слов, я не написала бы вам такого длинного письма. Не знаю, какие у вас были отношения, Мицу никогда мне ничего не рассказывала. Но последнее, что она произнесла, открыв стекленеющие глаза, было:
— Прощайте, Ёсиока-сан…
Только что я отправила ее отцу вещи Мицу: чемодан, пару белья и старенькую кофточку. Коснувшись этих вещей, я снова подумала о том, о чем уже давно думаю. Если бы бог велел мне назвать самого близкого для меня человека, я бы не колеблясь назвала Мицу. Если бы бог спросил меня, какой я хочу быть, я бы не задумывалась: такой, как Мицу…»
Вновь и вновь я пробегал взглядом письмо. Я не читал его, а просто смотрел на четкие иероглифы, выведенные рукой Ямагата.
Что, собственно, произошло?
«Ничего особенного, — ответил я себе. — Ничего особенного. Разве я в чем-нибудь виноват?»
Я вышел на крышу и посмотрел на город, окутанный сумерками.
До самого горизонта под свинцовыми облаками тянулись большие и маленькие здания из камня и стекла. По запутанным лабиринтам улиц бежали автобусы, потоком двигались автомобили, бесконечной толпой шли люди. Любой мужчина в этой толпе если не пережил, то переживет что-нибудь подобное тому, что было у меня с Мицу. Не могу поверить, чтобы такое выпало только мне. Но откуда эта тоска? У меня есть пусть маленькое, но прочное счастье. Разве может его омрачить память о Мицу? Но откуда все же эта проклятая тоска? Если встреча с Мицу и дала мне что-нибудь, так это только понимание того, что каждый человек, с которым ты встречаешься, оставляет в твоей душе неизгладимый след. И может быть, моя тоска — это и есть след, оставленный Мицу? Но тогда след, оставленный в нашей душе другим человеком, и есть след того бога, в которого верит сестра милосердия из лепрозория.
