— Садитесь, пожалуйста.
Калиф на час, он с видимым наслаждением упивался выпавшим ему целым днем безграничной эгомании и всемогущества. Один конверт лежал отдельно от остальных: я рассудил, что это мой.
Жаба стиснул ладони и прочистил горло. Он имел привычку широко разводить руками при разговоре, словно максимально расширяя собственную поверхность для оптимального раскрытия дыхательного горла. При столь внушительных приготовлениях ожидаешь услышать божественный баритон Барри Манилоу, раскатисто льющийся из крошечного тельца, но вместо этого вас передергивает от фальцета мальчика-хориста — словно сжали и отпустили игрушку с пищалкой. Ему бы пошел лихо заломленный берет с пером и шелковое трико. Всеобщие приветствия великому оратору, сэру Ядовитой Жабе!
Жаба долго распространялся о том, как год начался при низких котировках, но завершился с приличным результатом, как мне надлежит гордиться личным вкладом в развитие Банка и как высокомудрое руководство ценит нас, блохастых обезьян, подпирающих спинами основание тотемного столба. В завершение неискренного монолога наступил долгожданный момент истины: Жаба вручил мне конверт. Первой страницей оказалась моя аттестационная карточка, где преобладали тройки и четверки. Не самые высокие оценки, но и не так ужасно, как могло быть.
На следующей странице посередине стояло «22 000 долларов».
Согласен, не намеченный мною минимум, но и не та сумма, от которой я кончу в штаны. Подняв глаза, я встретился с сощуренными глазками Жабы: он понял все без слов, за долю секунды. После сурового рукопожатия я был отпущен восвояси кивком лоснящейся головы исходить желчью на пару с Пессимистом.
— Значит, вытаскиваем бумажки по одной и записываем сумму на листок, правильно? Таким образом, никто из нас не узнает, кто конкретно сколько получил.
Я потряс шапкой с тремя скатанными полосками бумаги, на которых мы написали суммы своих бонусов. Клайд саркастически бросил:
— Можно подумать, это не будет до боли очевидно!
В тот момент, когда я собирался развернуть первую полоску, в комнату непринужденной походкой вошел Блудный Сын, хлопнулся на стул и заложил руки за голову.
— Привет, парни!
— Что-то ты сегодня задержался. — Обычно монотонный голос Юного Почтальона презрительно дрогнул.
Времени было полшестого вечера; смелое замечание с его стороны.
— И не говори, чувак. Представляешь, забыл бумажник. Через пятнадцать минут поеду домой.
Он почесал живот и зевнул.
— А что у вас в шапке?
— Сравниваем бонусы, — деловито ответил Клайд.
— А-а. — Блудный Сын подавил зевок. — Подождите, я сейчас.
Он написал что-то на клочке бумаги, сложил вдвое и бросил в шапку. Затем надел пиджак и неторопливо вышел из комнаты.
— Козлина, — одними губами сказал ему вслед Юный Почтальон.
— Ладно, займемся делом.
Я вновь потряс шляпу, развернул все четыре полоски и выписал суммы в столбик:
$22 000
$27 000
$22 000
$22 000
— Вот так, джентльмены.
— Мои поздравления, Почтальоша. — Клайд хлопнул его по спине.
Юный Почтальон даже не покачнулся от поощрительного тумака, застыв, как статуя, и побелев как мел — кровь буквально отлила от щек. Он вопросительно уставился на меня, недоверчиво дергая левым веком:
— Это тебе начислили больше?
Я посмотрел на Клайда. Тот пожал плечами.
До нас троих дошло одновременно.
— Мать его распротак! — взревел Клайд.
От: Меня@theBank.com
Кому: ЖенщинесШарфом@GoodmanWeisenthal.com
Мы получили бонусы. Я еще не решил для себя, адекватная ли это компенсация за рабский труд; пожалуй, все-таки нет. Однако появился повод отпраздновать. У тебя есть возможность со мной пообедать? Ну пожалуйста, ответь что-нибудь!
Моей оригинальной идеей было отпраздновать бонус скромно, за куриными крылышками, пивом и несколькими раундами техасского холдема[33] в компании немногочисленных друзей, чудесным образом переживших мое бессовестное пренебрежение. Однако днем забежала захлопотавшаяся Лулу и испортила мой прекрасный план, хитростью втравив нас в посещение ежегодного зимнего собрания ассоциации ЖЭОИ. Обычная практика: Банк оплачивает столик на каком-нибудь снобистском благотворительном сборище, и если повод очень нудный и общения со сливками банковской индустрии не предвидится, руководство заполняет места стоимостью в тысячу долларов каждое угрюмыми, недовольными аналитиками.
— Что это за аббревиатура? — Юный Почтальон отпил из маленькой бутылочки «Моэт». — Женщины за этичное обращение с…
— Игуанами, — прогудел Пессимист.
— Иннуитами[34], — подхватил Клайд.
Я раздраженно опрокинул в рот бокал шампанского. Меня огорчало упорное молчание Женщины с Шарфом и раздражал этот торжественный вечер, от которого за милю несло претенциозностью: по залу сновали элегантные дамы, обмениваясь воздушными поцелуйчиками; в качестве угощения предлагались маленькие, словно игрушечные, бутылки «Моэт», сом, обвалянный в орехах пекан, и брокколи с чесноком — на вкус один в один резиновая курятина и разварившийся шпинат.
Женщина в коричневом платье, очень похожая на сома в орехах, постучала по микрофону в центре зала и без паузы разразилась воинственной тирадой:
— Мы постоянно должны всеми силами поддерживать мужчин, обреченных на вялое, жалкое существование, которые не чувствуют уверенности в своей способности нас удовлетворить…
— Боже мой, — ахнул Пессимист. — Женщины за этичное обращение с импотентами!
— Расслабься. — Клайд передал ему новую бутылочку «Моэт». — Подумай, какую ржачную историю ты сможешь рассказывать на вечеринках!
Неудачник повернулся к аналитику слева, молодому парню, до жути похожему на Юного Почтальона. Интересно, это совпадение или эффект зловещей эманации Банка, трансформирующего своих работников в одноликие креатуры, вроде боргов в «Стар Треке»?
— Давай, братан, поведай, что собираешься сделать со своим бонусом?
— Инвестирую, — не колеблясь ответил парень.
— Всю сумму?
— Ага.
— Но послушай, — урезонивал безумца Пессимист. — Если ты ничего не купишь и сохранишь все до цента, это же все равно, словно ничего и не было!
Парень нахмурился:
— Я вообще-то слушаю, что она говорит, ясно?
Я слегка опешил от такого ответа и лишний раз порадовался, что редко выбираюсь на официальные мероприятия без нашего верного Союза Четырех. Голос леди-сома, усиленный микрофоном, гремел на весь зал:
— А теперь я хочу представить вам преподобного Джей-Пи Рейнольдса из «Сотбис», ведущего нашего аукциона, где представлено более двадцати лотов. Это великолепные изделия американских индейцев — живопись и ткани. Позвольте напомнить, что десять процентов от вырученных денег будут перечислены на финансирование программ, координируемых ассоциацией ЖЭОИ.
Леди-сом отошла от микрофона под громкие аплодисменты. Ее место занял пожилой мужчина в тесном смокинге.
— Благодарю вас, Эвелин. Всем добрый вечер. Карточки участников аукциона должны лежать на каждом столике…
Скоро аукционные страсти разгорелись не на шутку. Вообще-то это интересное мероприятие, верите или нет. Мы удовольствовались ролью зрителей, ибо аукцион — это вам не в игрушки играть. Первый лот, цимшианская[35] маска, был продан за восемьдесят тысяч долларов шумному гостю в горчично-желтом пиджаке. Зал взорвался аплодисментами, когда счастливый обладатель маски торжествующе ткнул в воздух кулаком.
— Ребята, да они опухли, — покачал головой Пессимист. — С пеной у рта торговаться за полинявшую полоску хлопка!
Он говорил о подлинной тканой шали племени навахо, цена за которую выросла до шестидесяти тысяч долларов, прежде чем ее приобрела красивая женщина, на вид не намного старше нас. Вскрикнув от удовольствия, она радостно обнялась с сидевшей рядом не менее ослепительной товаркой.
Одним из заключительных лотов стала картина размером чуть больше двух открыток, изображавшая двух индейцев в каноэ, плывущих по озеру. Как только ее вынесли на эстраду, зал заметно оживился. Мы с Пессимистом переглянулись и пожали плечами, не понимая, что тут особенного. Может, это последняя работа европейского гения, уставшего малевать пухлых леди, раскинувшихся в тени цветущих яблонь, и решившего увековечить коричневых аборигенов под сенью девственных лесов, заработав стрелу в живот за то, что сунулся не в свое дело?
Торги начались с восьмидесяти тысяч долларов.
— Кто даст девяносто тысяч?
Мужчина в горчично-желтом пиджаке вскинул руку с карточкой.
— Девяносто пять тысяч!
К тому времени, когда я вылакал свою кукольную бутылочку «Моэт» и знаком попросил официанта принести еще, за индейцев-каноистов[36] отчаянно сражались четверо светских львов и львиц, взвинтив цену до ста сорока пяти тысяч.
