Она показывала на «ручательное» кольцо.
«Брульянт, – добавляла с гордостью. – Если у тебя есть ручательное колечко, на тебе непременно обженятся».
Тетеньки реагировали на Кэрол, как мог бы реагировать зоолог на обнаруженный им впервые вид, который соответствует всем сделанным ранее предположениям. Кэрол была образцовым «психиатрическим пациентом». Вот уже несколько лет одни и те же тетеньки совершали утомительное путешествие на медленном закоптелом поезде на север в Клифхейвен и уносили с собой обратно досадные воспоминания о том, как пытались развеселить тех, кто не нуждался в веселье, и подбодрить тех, кого приободрить было невозможно. С волнением и какой-то нарочитостью тетеньки разговаривали с Кэрол, веселили и подбадривали ее.
«Да, мне хотелось бы прийти к вам на свадьбу». «Какое милое кольцо, Кэрол». «Конечно, вы выпишетесь отсюда задолго до свадьбы». Затем, с раскрасневшимися щеками, сияющими от ощущения успеха (и от напряжения) глазами, они быстро направлялись к дверям, благодарно прощаясь с Кэрол и обещая всем нам снова приехать в следующем месяце и привезти еще сладостей, если мы будем вести себя хорошо и послушно. На их лицах едва заметно проглядывала паника, пока они ждали медсестру, которая должна была их выпустить, потому что мало приятного в том, что ты заперт где-то и у тебя нет ключа, да еще и в психиатрической больнице, где с посетителями порой случаются странные вещи, загадочные вещи, о которых никогда не напишут в газетах.
* * *
Другим нашим гостем, который так же приезжал каждый месяц, но гораздо лучше понимал ситуацию, был человек из Общества оказания помощи пациентам и заключенным, которого мы прозвали Счетоводом Одна Конфета, потому что, зная, какими мы можем быть резвыми и жадными, он никогда не предлагал все угощения сразу, а осторожно вынимал по одному леденцу, держа его за бумажный хвостик, как будто рыбку, и спрашивал вкрадчиво, «доверительным» тоном, так что можно было подумать, что он собирается говорить о сексе: «Конфету хочешь?»
Мы смеялись над его бережливостью и хитростью, но всегда принимали угощение. Это был высокий, худощавый, усталого вида мужчина с потертым портфелем; он выглядел как работник, проверяющий показатели счетчиков, или налоговый инспектор, или вежливый коллектор, и мы понятия не имели, что было у него в портфеле, потому что пакетики с леденцами он носил в карманах своего костюма. Он не демонстрировал ни капли напускной сердечности тетенек, не задавал вопросов и не пытался завести разговор. Если не считать тех моментов, когда он предлагал кому-то из нас конфету, казалось, он не замечал нашего присутствия и опустошал пакетики с леденцами, повинуясь требованиям какого-то сиротливого ритуала, в котором главное место отводилось ему самому и конфетам, а мы, пациентки, оказались рядом по случайному стечению обстоятельств. В его действиях была какая-то скрытность: он был похож на тех людей, которые под покровом темноты проезжают сотни миль, чтобы в безлюдной глуши выгрузить свой секретный мусор. Он выглядел серьезным и погруженным в свои мысли.
И никогда (к нашему сожалению) не изменял своему правилу выдавать конфеты по одной. Поговаривали, что за сладости для больницы он платил из собственных денег. Еще он ездил по тюрьмам. Еще в то время, когда я была в больнице, он уволился из Общества и уехал жить на север, на восточное побережье, где растут пальмы, и забрал с собой подаренный ему обеденный сервиз из сорока девяти предметов в наборе. Интересно, и портфель тоже? А пакетик конфет, чтобы лакомиться в поезде?
Продолжая традицию аккуратной выдачи конфет, новый секретарь приезжал уже не каждый месяц, а только на Рождество. Его гостинцы были больше, дороже, богаче, но он не был человеком, внутри которого жила мечта.
Здание второго отделения, стоявшее на сваях из дерева и камня, словно лодочный сарай, до которого в прилив не должна доставать вода, возвышалось над землей на несколько футов, и я постоянно ощущала под ногами волнообразное движение пола, которое делало его больше похожим на лодку, сорвавшуюся с якоря и дрейфующую в открытом море. В тот день, когда я окончательно поверила в то, что мне говорили последние несколько лет – что я проведу в больнице всю оставшуюся жизнь, пол нашего зала как будто бы превратился в движущиеся слои зазубренного сланца, врезавшегося мне в ноги, и от этого не спасали даже толстые серые носки, которые вскоре пропитала кровь, стекавшая на темные зубья, стремительно убегавшая через дверь, уносившая с собой вырезанные серебряные и золотые звездочки – награду за примерное поведение. Ступать по лезвиям сланца было трудно; заглянув между слоями, я убедилась, что здание по-прежнему надежно стоит на своих столбах из дерева и камня, испещренных моллюсками и обвитых прядями упругих рыжих водорослей; море билось и плескалось, через щели в породе внутрь проникал резкий запах соли.
Никто ничего не замечал. Я была в смятении, но никто ничего не замечал. Акулы же могут учуять кровь, подумала я. И скоро сюда придут спасатели под золотым знаменем и защитят меня. Ведь придут же?
Неугомонные скворцы пляшут теперь над Кроличьим островом; за стеклом витрины кулон с фонариком по цене, которую я не могу себе позволить.
А я лишь хотела уединения, быть подальше от шумных кричащих людей и печального зрелища, какое они собой представляли, их истончающихся и наконец полностью исчезнувших личностей. Ведь те, что томились в «грязном» зале, были не более чем прозвищами. Как и обитатели Батистового Дома. Была Тилли, которая жила и передвигалась в неизменно скрюченном положении, не произносила ни слова и ела взахлеб, в ее глазах мерцал потаенный огонь, а нос стремился к подбородку, делая ее похожей на ведьму. Куда делась прежняя Тилли, жена и мать троих детей? Как вообще случается так, что люди пропадают без следа, все же оставаясь в плотской оболочке? И удивился бы любой, если бы ему сказали, что Лорна была когда-то воспитанной, образованной женщиной. Что за обломки болезни упали с неба и скрыли под собой привычные просторы человеческой личности, погрузив их в вечную зиму? Что же это за безжалостный снегопад, сугробы после которого никогда не растают и не дадут ни идеям прорасти, ни раскрыться чувствам, взращиваемым из семян человеческого общения? И куда подевались все снегоуборщики, которые должны прочищать путь к заснеженным просторам?
Старое доброе никем не плененное солнце, любимая грелка из красной фланели для продрогшей земли и бутонов на холодном ложе, я знаю, что каждый хочет завладеть частицей твоего внимания, но приди и к нам сквозь снег, камни и
