Бедняга Майер, запинаясь от рыданий, пробормотал, что думать не думал такого никогда.
- И вот еще одна дочка осталась у вас, последняя, самая милая, самая красивая. Когда я ходил к вам еще, она совсем крошкой была, и все особенно любили ее, с колен не спускали. Помните или забыли уже? И ее тоже теперь хотите продать? И злитесь, артачитесь, отбиваетесь всеми правдами и неправдами, когда особа достойная и уважаемая хочет спасти ребенка, невинность ее оградить от растлителей, душу и сердце вырвать из лап наглых, никчемных развратников, шатунов этих праздных, модников-свистунов, фертиков набекрень, чтобы не увяла, несчастной и презираемой не стала при жизни, проклятой и покинутой на смертном одре, добычей страха и ужаса, геенны огненной там, за гробом! И вы ершитесь еще? Ну, конечно; ведь вас сокровища хотят лишить, которое за большие деньги продать можно, заранее небось и прикинули уже: такую-то, мол, и такую-то цену запрошу. Что, не так?
У Майера от смятения и страха зуб на зуб не попадал.
- Вот что я вам скажу, ежели способны вы еще внять доброму совету, продолжал асессор неумолимо. - Если уж желает почтенная ваша сестрица Тереза взять к себе дочь вашу Фанни, отдайте вы ее безо всяких условий, сдайте ей на попечение миром, по-хорошему, а опять ершиться будете, до суда дело доведете, я, видит бог, сам упрячу вас этими вот руками!
- Куда? - вскинулся в испуге Майер.
Асессор замолчал от неожиданности, но тотчас нашелся.
- Куда? Если с вашего ведома все это у вас творится, в исправительный дом, вот куда, а без вашего ведома - так в сумасшедший!
С Майера было довольно. Он поклонился и пошел. Входную дверь едва нашарил, на улицу вывалился, пошатываясь. "Эка, успел нагрузиться!" пересмеивались зеваки.
Итак, посторонние уже ему говорят, что он человек непорядочный, от чужих доводится услышать, что его клянут, высмеивают, презирают, сводником честят, который любовью своих дочерей торгует; что дом его вертепом, местом развращения юношества слывет.
А он-то думал, что лучше его на свете нет, что дом его всеми уважаем и почитаем, что дружбы его домогаются наперебой. На ум пришло даже, пристойно ли ему теперь самому переступить этот порог.
С горя и не заметил он, как ноги сами его принесли к маломлигетскому [Маломлигет - юго-восточная окраина Пожоня в то время] озеру. "Какое красивое озеро, - подумалось ему, - и сколько мерзких девчонок можно бы в нем утопить - и самому туда же, за ними следом!"
Он поворотил обратно и поспешил домой.
А там все пересуды, да жалобы, да сокрушенья продолжались по поводу Терезиного требованья.
Младшая сестра из одних объятий в другие переходила; ее прижимали к себе, целовали, будто оберегая от страшного несчастья.
- Фанничка, бедняжка! Тяжеленько придется тебе у Терезы. У нас служанке и той легче.
- Чудесные деньки тебя там ждут: шить да вязать, а вечером "Часы благочестия" [полное название: "Часы благочестия истинному христинству во споспешествование" (1828-1830) - известное в свое время в Венгрии душеспасительное чтение] читать тетушке на сон грядущий.
- Представляю, как чернить она будет нас, пока ты совсем от нас не отдалишься, глядеть даже не захочешь!
- Ах, бедная, она ведь и поколачивать еще вздумает тебя, старая карга!
- Бедняжечка Фанни!
- Бедная моя деточка!
- Бедная сестричка!
Совсем этими причитаньями ребенка растревожили и сошлись наконец на том, что Фанни, буде отец и взаправду тетке ее порешит отдавать, скажет: "Не хочу", - а остальные поддержат.
Тут как раз на лестнице послышались его шаги.
Прямо в шляпе вошел он в комнату: в таких домах, как этот, шапок не снимают.
Он знал, что все смотрят на него. И что лицо у него слишком расстроенное, чтобы их напугать.
- Собирайся, - ни на кого не глядя, сказал он Фанни. - Пальто и шляпку надень.
- Зачем, папа? - спросила Фанни, как все невоспитанные девочки, которые, прежде чем сделать, обязательно с вопросами будут приставать.
- Пойдешь со мной.
- Куда, папа?
- К Терезе.
Все приняли изумленный вид. Фанни, теребя с опущенным глазами какую-то ленточку, робко молвила:
- К Терезе я не хочу.
На столе лежали разобранные пяльцы.
- Что ты сказала? - переспросил Майер, наклоняясь к дочке, будто не расслышав.
- Я к Терезе _не хочу_.
- Ах, вот как? Не хочешь?
- Я дома хочу остаться с маменькой и сестричками.
- С маменькой и сестричками? И такими же, как они все, стать?
И с тем взял дочь за руку и, не успела та даже испугаться, так ее отколотил схваченной со стола боковинкой пяльцев, что самому стало жалко.
Сестры бросились между ними, и кстати! Все боковины обломал об них папаша Майер. На жену пяльцев уже не хватило, и ее он просто двинул кулаком, да так, что в угол отлетела.
Заблаговременно и в надлежащих дозах примененное, средство это, может, и помогло бы, но так вышло из леченья одно мученье.
За всю сию баталию Майер словечка не проронил, только ярость свою вымещал, как вырвавшийся из клетки зверь.
Потом рванул Фанни за руку и потащил, не прощаясь, к Терезе. Девочка всю дорогу плакала-заливалась.
Избитые же дочери, едва за отцом затворилась дверь, пожелали ему в сердцах больше совсем не возвращаться. И пожелание это сбылось, потому что с того дня Майер в самом деле из Пожони исчез. Куда уж он подевался, что с ним сталось, так никто и не узнал. Одни утверждали, будто в Дунай бросился, другие - что за границу уехал. И долго еще возвращались домой разные путешественники с известием, будто видели, кто в Турции, а кто в Англии очень похожего на него человека.
11. ИСКУСИТЕЛЬ ВО ХРАМЕ
Берет его диавол на весьма высокую гору и
показывает ему все царства мира и славу их и
говорит ему: все это дам тебе, если, падши,
поклонишься мне. Тогда Иисус говорит: отойди
от меня, Сатана!
Священное писание
Господи боже! Насколько же легче богачам попасть в царствие небесное!
В какие только прегрешения не впадает бедняк, которые даже и не снились богачу!
Слыханное ли дело, чтобы богачи воровали, - чтоб инстинкт самосохранения толкнул их на этот шаг, предаваемый проклятию и словом божиим, и судом людским? Слыхано ли, чтобы благородные дамы своей невинностью за деньги поступались? Нет. Это грех бедняков: дочек бедных людей.
С незапамятных времен, с каких только ведомы злато и любовь, говорилось, что она - от бога, а злато - от диавола. И редко разве божеское за диавольское продают? Очень часто. Но позор достается всегда лишь тем, кто _продает_, а не тем, кто _покупает_.
Скромна и старательна девушка? Не видела никогда вокруг иного примера, кроме доброты, терпения и самоотречения? Сердцем в добродетели укрепилась и краской заливается от одного нескромного взгляда? Чиста душой, невинна помыслами и неприступна в целомудрии своем?.. Ну а если взнесет искуситель на гору высокую и покажет мир изобильный и ненасытный в удовлетворении радостей и наслаждений своих и скажет: "Смотри, все это дам тебе, если, падши, поклонишься мне!" - много ль найдется, кто, не потеряв головы, ответит: "Отойди от меня, Сатана!" Особенно ежели станом строен и ликом приятен искуситель. А ведь всякому известно: упадешь - разобьешься, да и по закону природы падают вниз только, а не вверх. И все-таки сколько же, сколько их, _падших вверх_!
Три года уже прошло с тех пор, как Фанни стала жить у своей тетки Терезы. На юную, восприимчивую душу сильно повлияли эти годы.
Давно замечено, что хорошие и дурные склонности дремлют в сердце человеческом рядом, в одной колыбели. Какие поощряются, те и растут, покидая собратьев: педагогика рушит доктрины краниологов [краниология наука о строении черепа; здесь подразумевается теория о предопределяющем значении наследственности]; Фанни, родная сестра печально знаменитых веселых девиц, стала образцом кротости и целомудрия. Быть может, и сестры ее совсем иными стали бы, дай кто другое направление их душевному росту...
Поначалу строга и неумолима была с ней Тереза, - это поломало шипы детской строптивости. Ни одного промаха девочке не спускала, никаких противоречий, самомалейшей прихоти не терпела; все ее время до минуты расписала на разную работу, которую неуклонно с нее спрашивала. От взгляда ее ничто не могло укрыться, обмануть эти сурово-проницательные глаза просто нельзя было. Они насквозь видели девичью душу, - любая сомнительная мысль прозревалась еще в зародыше и вырывалась с корнем. Что делать, сперва сорную траву надо выполоть, а потом уж цветы сеять.
Куда как неприятна сухая воспитательная метода таких вот очерствелых старых теток, да зато полезна!
После того как одичавшие побеги были в конце концов сломлены и выяснилось, что лгать, притворяться и прикидываться бесцельно, ибо на страже существо, которое читает в твоем сердце, наблюдает за всем и ничего не упускает, бодрствуя даже во сне, - что честной и правдивой _по внутренней нужде_ надо быть, девочка, подводимая к тому понемногу Терезой, начала узнавать и приятные стороны такой душевной метаморфозы. В меру ее искренности возрастало и доверие к ней Терезы. Часто осмеливалась она уже предоставлять Фанни себе, порученного не проверять, полагаясь на ее слово, - не важно, что при этом незаметно приглядывала за ней. И это нравственно возвышало, очищало девочку. При виде доверия суровой воспитательницы пробуждалась у нее _уверенность в себе_. А это сокровище бесценное! Жаль, что столь мало уделяется ему внимания.
