— Марш!
На следующий вечер я уже участвовал в первом спектакле: пел вместе с другими хористами и даже произнес несколько слов. После второго действия директор обругал меня ослом за то, что я уронил стакан и тот, само собой разумеется, разбился вдребезги. Но так как Анталфи предложил уплатить за разбитый стакан, то инцидент был исчерпан. Сцена, в сооружении которой я также принимал участие, находилась в большом зале гостиницы «Паннония». Зал был битком набит: были все видные жители города. Спектакль имел большой успех.
Если бы парикмахер, который остриг меня в день моего прибытия, захотел сдержать свое слово, то на четвертый день он должен был бы работать даром с утра до вечера: в город прибыли сорок венгерских жандармов под командой двух офицеров-гонведов.
В то время мы с Анталфи жили уже на частной квартире. Комнату мы сняли у пономаря. Жена нашего хозяина рассказывала нам, что два чешских офицера встречали венгров на вокзале. Жандармов разместили в здании городской школы, а офицеры до утра пьянствовали с чешскими офицерами на квартире у городского коменданта. Все эти подробности были ей известны, потому, что пономарь всю ночь носил офицерам вино из погреба священника.
— Господа офицеры предпочитают сладкое вино, — сообщила она.
— Это делает честь их вкусу, — отозвался Анталфи.
В тот же вечер мы тоже отведали этого сладкого красного вина. Наш хозяин угостил нас в благодарность за билеты, которыми мы снабдили всю семью. Наши рюмочки по величине не уступали доброму пивному стакану, а потому не прошло и получаса, как хозяин принялся изливать перед нами свою душу.
— По правде говоря, — начал он, — в прежнее время я ни за что не пустил бы к себе на квартиру актеров, но теперь мы переживаем такое время, когда венгры не должны оставлять друг друга в беде. И, честное слово, у меня душа радуется, что я могу принять у себя венгров, даже если это только актеры. Выпьем еще по рюмочке, господа! И ныне, — продолжал разглагольствовать господин Надь, — в этом несчастном городе всем истинно верующим венграм надо сплотить свои ряды. Так говорит наш уважаемый священник, и я вполне разделяю его мнение. Положение, изволите видеть, теперь в этом городе таково, словно всевышний для того только и сотворил человека, чтобы один пожирал другого. У всех горнорабочих, что здесь проживают, души не менее черны, чем руки, лицо и одежда. Это сущая правда, и если мои слова не внушают вам доверия, можете спросить нашего уважаемого священника.
— Тому, что вы говорите, господин Надь, мы безусловно верим, — ответил Анталфи.
— Да-с, милостивые государи, я еще в жизни не произнес слова неправды, и уж если что говорю, то можете поверить каждому моему слову, господа актеры… Кто работает на чехов, тот не честный венгерец. Будь эти горнорабочие честными венграми, они швырнули бы наземь свои лопаты и сказали бы: «На собак и на чехов не работаем, убирайтесь вон отсюда, возвращайтесь, откуда вы пришли, сволочи!» Вот что сказали бы горнорабочие, будь они душой настоящие венгры, а вместо этого… Ну, еще по рюмочке, господа актеры. За здоровье нашей родины Венгрии!
— Да пошлет всевышний нашей стране побольше таких сынов, как вы, господин Надь! — произнес Анталфи торжественным тоном.
— Да, по чести говоря, я и сам думаю, что я человек безупречный, во всяком случае, что касается моего патриотизма и моей преданности Венгрии. Но я всегда говорю, и наш достопочтенный священник тоже, что бог все видит, и его рука раздает награды и наказания по заслугам.
Тут он хитро улыбнулся и, прищурив левый глаз, поглядел на Анталфи.
— И чехи-мастера тоже спелись с рабочими! — произнес он вполголоса.
— Ну, что вы! — недоверчиво воскликнул Анталфи. — Экие негодяи эти чехи; что ж они, заодно с горнорабочими?
— Только на словах, господа, только на словах, — сказал Надь. — Правда, храбрости-то у чехов маловато, потому что они и в горнорабочих видят венгров, а эта сволочь уже знает, что ничего хорошего не выйдет, если придираться к венграм, — ну, они и сдерживают себя… А сами меж тем втихомолку… Вы что думаете, господа, зачем чехи призвали сюда венгерских жандармов? Уж не для того ли, чтобы в театре было побольше публики? Ха-ха-ха! Нет, нет, уж наверно не затем… У чехов совсем другая цель, господа, поверьте, уж я вам это верно говорю.
— Ну, ну, — оказал Анталфи, — и слепой увидел бы, насколько вы, господин Надь, сведущи в политике. Нам же, художникам, артистам, не вбивали в голову таких понятий… Но чтобы мы могли себе уяснить, что делается на белом свете, объясните нам, пожалуйста, господин Надь, с какой целью призвали сюда чехи наших венгерских героев?
— На это есть веская причина, ха-ха-ха, — засмеялся наш хозяин, всецело подпавший уже под власть винных паров. — Можете мне поверить, господа, чехи — это такие хитрые рыжие бестии! И двух дней не пройдет — да что два дня! — пожалуй, не позже завтрашнего утра вы уже узнаете, какие хитрецы эти чехи. Вы это узнаете, непременно узнаете, — повторил он, — но только не от меня. В моей душе эта тайна погребена. Теперь же я скажу то же, что и наш достопочтенный священник: да не ведает левая рука, что творит правая. Ха-ха-ха! Ну, еще по рюмочке, господа…
Большего уж никакими силами нельзя было из него вытянуть. Он несколько раз пытался подняться, так как вино все было выпито, но, почувствовав, что ноги его не слушаются, подчинился этому с христианским смирением и, сложив руки и положив голову на стол, принялся распевать:
— Плачьте, христиане! Плачьте о Христе…
Мадам Надь давно уже храпела. Мы положили ее супруга к ней на кровать не раздетым, не разутым, как он был.
— Чорт бы тебя побрал, сукин сын! — пожелал ему Анталфи.
Анталфи сел на кровать и закрыл лицо руками. Красное вино и ему ударило в голову.
— Весь вечер это вертится у меня в голове, — начал Анталфи. — Эта свинья Надь выглядит около своей жены, как чахоточная овца вблизи полной радостного ожидания материнства коровы. Ты не находишь?
— Скажи, — ответил я вопросом, — на что по-твоему намекал этот прохвост? Какую подлость замышляют чехи?
— Вот потому-то я и не ложусь — сам голову над этим ломаю. Чтоб мне никогда больше не увидеть повешенного попа, если я не догадываюсь, в чем тут дело: венгры пришли, чтобы забрать здешних коммунистов. Ясно: чехи хотят в этом деле руки умыть, а уж если нужно, чтобы наших товарищей прикончили, то пусть это произойдет где-нибудь подальше отсюда, в Венгрии. Эта туберкулезная коза что-нибудь, повидимому, об этом пронюхала. Верно, это-то именно и надумали вчера офицеры.
— Да, это возможно.
Несколько минут спустя я уже стоял совершенно одетый.
— Надо как-нибудь предупредить товарищей о грозящей им опасности.
— Но как? — спросил Анталфи, пожимая плечами. — Мы ведь их не знаем, — даже имена их нам не известны, про адреса и говорить нечего.
— Что-то все же предпринять надо…
— Это немыслимо. Сегодня ночью, по крайней мере. Завтра еще пожалуй.
Не слушая возражений Анталфи, я схватил шляпу и выбежал на улицу. Минуту спустя Анталфи нагнал меня.
— Ты с ума сошел! — сказал он сердито.
Я не ответил, и он тоже продолжал молчать. У костела мы свернули к гостинице «Паннония», а оттуда обратно на Главную улицу. Мы шагали так, будто у нас было спешное дело, и оба не знали, куда спешим. Улицы были совершенно безлюдны, и ни в одном окне не видно было света. Дул теплый ветерок, и по мере того, как испарялся мой хмель, ослабевал понемногу и охвативший меня вначале страх.
«Эх, испугались причитаний старой бабы», подумал я со стыдом.
Дойдя до середины Главной улицы, мы повернули обратно, но теперь уже не спешили, а еле-еле плелись домой.
— Наверно, только пыль в глаза пускал, этакая сволочь! Нарочно выдумал. Пророчил то, чего ему самому хотелось…
— Может быть, ты прав, а может быть и нет, — ответил Анталфи. — Одно только ясно — сейчас мы ничем помочь не можем.
— Стой!..
Из переулка на Главную улицу вышел патруль венгерских жандармов. Они шли так тихо, что мы их заметили только тогда, когда они очутились перед нами.
— Стой! — крикнул офицер, командовавший патрулем.
Анталфи, не дожидаясь вопросов офицера, сам приступил к объяснениям.
— Мы — актеры, — начал он смеясь, — и наслаждаемся этой чудесной ночью. Вот мои документы. К сожалению, на них чешские печати. Покажи, сынок, и свои документы.
— Что вы делаете так поздно на улице?
— По правде сказать, сейчас уж ничего не делаем, только головы проветриваем. А до этого правды искали, а при искании правды — обыкновенно головы начинают болеть…
— Правды искали? — переспросил офицер строгим голосом.
— Да-с. И, как полагается честному венгерцу, искали правды в вине, ха-ха-ха! В красном вине, в белом вине, в кислом вине, в сладком вине, в старом вине, в молодом вине — где же правда? Ау, покажись-ка, милая!.. Ну, одним словом, отрицать нечего, голова и закружилась…
