Перейдя улицу и повернув обратно, он, однако, поймал себя на странном ощущении: ему больше не хотелось войны. Впервые за многие месяцы, даже годы — не хотелось.
Вот возьмут в «Альбион», так скоро, может, самому придется сочинять дифирамбы порошковому бульону. Опять туда! Любое «хорошее место» тошнотворно, но заниматься этим! Господи! Нет, туда невозможно. Он должен отстоять себя! А Розмари? В отцовском доме, с младенцем, ужасая родичей каким-то своим мужем, который не может заработать ни гроша. Хором будут пилить ее. А их ребенок?.. Хитер Бизнес-бог! Если б ловил только на всякие такие штучки, как яхты, лимузины, шлюхи, шампанское, но доберется ведь до самой потаенной твоей чести-совести, а тут куда денешься — опрокинет тебя на лопатки.
В голове неотвязно брякали стишки «супербульона». Набраться духа и держаться, до конца бороться против денег! Умел же как-то до сих пор. Перед глазами Гордона пробежали картинки его жизни. Честно сказать, дрянная жизнь — радости нет, толку нет; ничего не достигнуто, кроме нищеты. Однако сам так выбрал, сам хотел, даже сейчас хотел вниз, в яму, где деньги уже не властны. Этот ребенок все перевернул. Хотя, в конце концов, ну что случилось? Рядовая передряга. Нравственность общества, греховность особей — дилемма, старая как мир.
Гордон заметил вывеску муниципальной библиотеки, мелькнула мысль: этот младенец, а что он, собственно, сейчас такое? Что там, у Розмари в утробе? Можно, наверно, выяснить в специальной медицинской литературе. Он вошел.
В отделе выдачи книг за барьером восседала недавно кончившая университет блеклая, крайне неприятная особа в очках. Насчет всех посетителей (по крайней мере мужского пола) у нее имелось твердое подозрение: ищут порнографию. Сверлящий взгляд сквозь холодные круглые стеклышки мгновенно разоблачал тайные умыслы развратника. И никакие ухищрения не помогали скрыть порок, ведь даже толковый словарь можно листать, отыскивая эти самые словечки…
Поглощенному своими проблемами Гордону было не до подозрений библиотекарши.
— Будьте добры, есть что-нибудь по гинекологии?
— По какой теме, повторите? — победно сверкнули стеклышки очков (еще один любитель гнусностей!).
— Ну, что-нибудь по акушерству. Внутриутробное развитие и прочее.
— Такого рода литература выдается только специалистам, — ледяным тоном отрезала многомудрая дева.
— Простите, мне очень важно посмотреть.
— Вы студент-медик?
— Нет.
— Тогда я совершенно не понимаю причин интересоваться этим разделом медицины.
«Вот зараза!» — чертыхнулся про себя Гордон. Но робости, что прежде непременно сковала бы в подобном случае, не ощутил, терпеливо настаивая:
— Видите ли, в чем дело: мы с женой собираемся завести ребенка, а знаний о беременности маловато. Надеемся, научные руководства что-то подскажут.
Дева не поверила (этот непрезентабельный субъект — молодожен?), однако при исполнении служебных функций редко удавалось отшить публику, разве что очень юную. Так что в итоге все-таки пришлось сопроводить клиента к столику и выложить перед ним пару увесистых коричневых томов. Хотя лучи бдительной оптики из-за барьера продолжали неустанно сверлить затылок Гордона.
Он наугад раскрыл верхний том — джунгли убористого текста, густо испещренного латынью. Ни черта не понять. Где тут иллюстрации? Между прочим, сколько уже: месяца полтора, побольше? Ага, рисунок.
Девятинедельный плод неприятно поразил уродством. В профиль свернулась какая-то жалкость, с малюсеньким тельцем под огромной купольной головой, посреди которой лишь крошечная кнопка уха. Поджатые паучьи ножки, бескостная тонюсенькая ручка прикрыла (и, надо полагать, правильно сделала) лицо. Нечто невзрачно-странное и все-таки уже карикатурно похожее на человечка. Гордону раньше эмбрионы представлялись вроде разбухшей лягушачьей икры. Хотя, наверно, еще совсем небольшой? Так, «рост тридцать миллиметров». Размером со сливу.
А если раньше? Он полистал назад, нашел рисунок шестинедельного зародыша. Ух, просто жуть! Ну почему начало и конец у человека физически столь безобразны? Человеческое здесь еще не проступило — что-то дохленькое, голова повисла вялым пузырем, даже лица нет, одна черточка-морщинка, намечающая то ли глаз, то ли рот, и вместо рук пока коротенькие ласты. «Рост пятнадцать миллиметров», с лесной орех.
Задумавшись, он долго просидел над этими рисунками. Подробности уродства давали особую реальность тому, что вдруг образовалось внутри Розмари. Случайно, по неосторожности зачатый и вспухший уже со сливу комочек плоти, чье дальнейшее существование зависит сейчас от него, Гордона. И ведь растет комочек уже какой-то собственной, отдельной жизнью. Скроешься тут, улизнешь?
Надо решать. Гордон вернул книги очкастой гидре и медленно пошел к выходу, но внезапно, даже не осознав зачем, резко свернул в общий читальный зал. У длинных столов, как обычно, дремала масса всякой с утра набивавшейся бездомной или неприкаянной шушеры. Один стол был целиком отдан периодическим изданиям для женщин. Взяв первое лежавшее у края, Гордон присел в сторонке и раскрыл.
Американский журнал из тех, что адресуются домохозяйкам, содержал главным образом рекламу, а также несколько душещипательных историй, где воспевались те же прелести. Какие! Глянцевый калейдоскоп белья, косметики, шелковых чулок, ювелирных гарнитуров; страница за страницей: помада, кружевные трусики, лосьон, консервы, пилюли для похудания — мир денег во всей красе. Панорама дикости, жадности, распущенности, пошлого снобизма и слабоумия.
Сюда его хотят загнать? Здесь ему светит счастье? Листая чуть медленнее, он пробегал глазами подписи под картинками: «Нет обаяния без улыбки, нет улыбки без зубной пасты ДОЛЛИ» — «…не стоит, детка, гробить жизнь на кухне; просто открой банку, и твой обед готов!» — «…вы еще позволяете мозолям угнетать вашу личность?» — «Сверхупругие матрасы ВОЛШЕБНЫЙ СОН» — «АЛКОЛАЙЗ мигом укрощает бурю в желудке!» — «Всякий назавтра сможет цитировать Данте, приобретя всемирно знаменитый Карманный КУЛЬТСЛОВАРЬ».
Дерьмо чертово!
Разумеется, печатное изделие американцев, лидеров во всех видах безобразия, будь то мороженое с содовой, рэкет или теософия. Гордон сходил, принес с того же стола английский журнал — надо надеяться, не столь тупо и агрессивно («не станет никогда рабом британец!» [27]). Так, поглядим. Так, так.
«Верните талии былую стройность!» — «… у входа в его особняк она подумала: “Ах, милый мальчик, моложе на двадцать лет, свою сверстницу бросил и так безумно влюблен в меня!”» — «Быстрое исцеление от геморроя» — «Дивная нега полотенец МОРСКОЙ БРИЗ» — «…всего неделю наносила этот крем, и на щеках вновь заиграл школьный румянец» — «Красивое белье — это уверенность!» — «ГОТОВЫЙ ХРУСТЯЩИЙ ЗАВТРАК: детишки утром требуют хрустяшек!» — «С плиткой «ВИТОЛАТА» бодрость на целый день!»
Опять вертеться в этом! Быть частью всего вот этого! О Боже, Боже, Боже!
Гордон вышел на улицу. Хуже всего, что выбор сделан, сознание смирилось, давно смирилось; колебания были лишь играми с самим собой. Неодолимо мощная стихия тащит, диктует. Он нашел телефонную будку (успела Розмари вернуться к себе в общежитие?), выудил из кармана монетку — как раз два пенса, сунул в щель, набрал номер.
— Але, слушаю! — недовольно прогнусавил женский голос.
Он нажал кнопку соединения. Жребий брошен.
— Будьте добры, можно поговорить с мисс Ватерлоо?
— А кто звонит-то?
— Скажите ей, это мистер Комсток. Она дома?
— Ну, погодите; схожу, гляну.
Пауза.
— Алло? Гордон, ты?
— Алло, алло, Розмари? Я только хотел сказать тебе, что, в общем, все решил.
— О… — Несколько секунд она молчала, затем слегка дрогнувшим голосом спросила: — Так, и что же?
— Нормально, схожу к ним, наймусь, если возьмут.
— Ой, Гордон, здорово! Ой, как я рада! А ты не сердишься? Не злишься, что это я тебя заставила?
— Да все в порядке. Я подумал тут, ну правда, надо хватать эту службу. Завтра схожу в контору.
— Как я рада!
— Будем надеяться, старик Эрскин не наболтал и мне дадут место.
— Конечно же, конечно! Только одно, милый, ты ведь оденешься прилично, да? Это всегда так важно.
— Ясно. Займу денег у Равелстона, выкуплю выходной костюм.
— Не надо ничего занимать, у меня отложено четыре фунта. Я сейчас побегу, еще успею отправить тебе телеграфом. Но обязательно купи ботинки новые и новый галстук, слышишь? И Гордон, умоляю тебя!
— Что?
— Наденешь шляпу, хорошо? Без шляпы в офис как-то неудобно.
— Черт! Года два не нахлобучивал. Что, непременно надо?
