«По-По»
Как с этим у
ТЕБЯ?
Одна фраза, и никаких картинок, никаких пояснений. К этому времени любой в Англии знал, что такое «По-По». Мистер Уорнер намечал сюжеты, стиль оформления, а Гордон писал конкретные тексты для газет и журналов. Горестные истории, романы в сотню слов о девушках, стареющих без женихов, о безнадежно одиноких холостяках, о страдалицах, не имеющих денег на ежедневную новую пару чулок и потому обреченных увидеть мужа в объятиях «другой женщины». Сочинял Гордон прекрасно, лучше, чем что-либо когда-либо. Мистер Уорнер на каждом совещании хвалил его. В умении писать сжато и выразительно сказались годы упорных трудов Гордона над словом. Так что муки за право стать «писателем» все-таки не пропали даром.
После свадебного завтрака, простившись с Равелстоном, они сели в такси — машину до ресторана брал Равелстон, поэтому решились позволить себе и обратно на авто. Слегка разомлевшие от вина, ехали, любовались в окно солнечным пыльным маем. Голова Розмари лежала на плече Гордона, его рука играла тоненьким обручальным колечком на ее пальце (конечно, позолота, цена пять шиллингов, но вид просто отличный).
— Не забыть снять кольцо завтра перед работой, — напомнила себе Розмари.
— Надо же, впрямь женаты! Все, супруги навек, «пока смерть не разлучит вас».
— Даже страшновато, да?
— Ну, справимся как-нибудь. Заведем свой домик, с колыбелькой, с фикусом.
Он приподнял, поцеловал ее лицо. Сегодня она впервые чуточку и не слишком удачно подкрасилась. Вообще, лица молодоженов на ярком свету юностью не сияли. Милые морщинки у Розмари, борозды на щеках Гордона, ей явно под тридцать, а ему с виду так все тридцать пять.
Но свои три белые волосинки Розмари накануне вырвала.
— Ты меня любишь? — спросил он.
— Обожаю, глупый.
— Похоже, правда. Хотя за что такую облезлую образину?
— Мне нравится.
Они потянулись поцеловаться, но в испуге отпрянули, так как из окна поравнявшегося лимузина на них оскорбленно уставились две сухопарые ехидны.
Квартирка на Эджвер-роуд была довольно милой. Квартал, правда, угрюмый, зато близко от центра и тихо — улочка тупиковая. Этаж последний, из заднего окна вид на строения Пэддингтонского вокзала. Спальня, гостиная, кухонька, ванна (душ), клозет. Двадцать один шиллинг в неделю, без мебели. Уже кое-какая обстановка. Равелстон, чрезвычайно кстати, подарил полный набор посуды. Джулия — некий кошмарный «столик» с ореховой фанеровкой и сколотым краем. Как Гордон умолял ее ничего не покупать! Бедняга Джулия, кошелек ее, конечно, сильно тряхнуло перед Рождеством, к тому же в марте был день рождения тети Энджелы. Но разве могла она не сделать солидный подарок к свадьбе? Бог знает, чего ей стоило выложить тридцать бобов за это столярное диво. Маловато пока белья и столовых приборов, но постепенно, откладывая деньги, подкупят.
Последний лестничный марш они одолели чуть не вприпрыжку. К себе! Десятки вечеров ушли на обустройство. Так интересно было заиметь свое жилье. Ведь даже собственной кровати до сих пор ни у нее, ни у него не бывало; после родительского дома — только съемные меблированные комнатки. Войдя, они неспешно прогулялись по апартаментам, внимательно и восхищенно осматривая всякую деталь. Двойная кровать с розовым стеганым одеялом! В комоде стопки простыней и полотенец! Раздвижной стол, четыре жестких стула, диван, два кресла, книжный шкаф, индийский коврик и так удачно купленное на барахолке медное ведерко для угля! И все свое, каждая тряпка, деревяшка (по крайней мере пока взносы платятся вовремя). Они вошли в кухоньку. Изумительно, все есть: и холодильник, и плита, и столик с эмалированной крышкой, сушилка для посуды, кастрюли, чайник, продуктовая корзинка, даже коробка мыльных хлопьев, даже банка стиральной соды — хоть сейчас начинай хлопотать. Держась за руки, они стали у окна полюбоваться Пэддингтонским вокзалом.
— Ох, милый, что за счастье — у себя! И никаких хозяек!
— А мне больше всего нравится, что мы будем теперь завтракать вместе. Столько знакомы, а ведь никогда вдвоем не завтракали. Представляешь, я сижу, а напротив ты, кофе мне наливаешь?
— Так давай прямо сейчас, а? Я умираю от желания погромыхать этими плошками.
Она сварила кофе и на лаковом подносе (тоже необыкновенно удачная покупка на распродаже) принесла в гостиную. Взяв чашечку, Гордон прошел к окну. Улица далеко внизу расплывалась в солнечном мареве, будто затопленная ласковым золотым морем. Гордон опустил допитую чашку на столик рядом:
— Вот сюда мы поставим фикус.
— Что мы сюда поставим?
— Фикус.
Она расхохоталась. Видя, что слова его всерьез не восприняты, он добавил:
— Надо пойти и заказать, пока цветочный магазин открыт.
— Гордон, ты что? Какой фикус?
— Обыкновенный. Будем за ним ухаживать; говорят, листья лучше всего протирать мягкой суконкой.
Розмари схватила его за руку, вглядываясь в лицо:
— Шутка?
— С какой стати?
— Фикус! Эту корягу жуткую! Да и куда его? Тут ни за что не поставлю, а в спальне тем более. Спальня с фикусом, бред!
— В спальню не надо. Его место здесь, у окна в гостиной, чтобы все люди из дома напротив любовались.
— Смеешься? Ну конечно, смеешься надо мной!
— Вполне серьезно. Говорю тебе, нам нужен фикус.
— Но зачем?
— Должен быть. Первое, чем положено обзаводиться новой семье. Часть свадебного ритуала.
— Не городи ерунды! Фикусов я не желаю. Ну, в крайнем случае купи герань.
— Герань не то. Необходим именно фикус.
— Только не нам, у нас такой пошлости не появится.
— Появится. Ты разве не дала обет во всем быть мне послушной?
— Нисколько, мы перед алтарем не стояли.
— Все равно, брак подразумевает это церковное «любить до гроба и во всем повиноваться».
— Во-первых, не так, а во-вторых, фикуса здесь не будет.
— Непременно будет.
— Не будет, Гордон!
— Будет.
— Нет!
— Да.
— Нет!
Она не понимала, ей казалось, он просто дразнит. Оба вспылили, началась обычная их перепалка. Первая супружеская стычка. Минут через двадцать они отправились покупать фикус.
Но только спустились на несколько ступенек, Розмари замерла, схватившись за перила. Приоткрыв губы, прислушалась:
— Гордон!
— А?
— Шевельнулось.
— Что?
— Ребенок. Он шевельнулся.
— Правда?
Под ребрами у Гордона пробежал холодок сладкой жути. Голова на миг закружилась от страстно вожделеющего, но необычайно нежного порыва. Встав на колени, он ухом прижался к ее животу.
— Ничего не слышу, — вздохнул он наконец.
— Конечно, дурачок. Еще рано.
— Но я потом услышу?
— Наверно. Мне-то и сейчас слышно, а тебе, видимо, месяца через три.
— И ты почувствовала — шевельнулся? Точно? Уверена?
— О да! — погладила она его прижатую голову.
Долго еще он простоял на коленях, слыша, правда, лишь пульс, стучащий в собственном ухе. Но ошибиться она не могла. Значит, дремавшее в укромной теплой тьме существо это ожило и заворочалось.
В общем, кое-что новенькое все-таки случилось в семействе Комстоков.
Оруэлл саркастически переиначивает гл. 13 Первого послания к Коринфянам, заменяя в тексте слово «любовь» на слово «деньги». — Здесь и далее примеч. пер.
Дэлл, Этель (1881–1933) — английская писательница, автор популярной («дамской») беллетристики.
Дипинг, Уорвик (1877–1950) — английский писатель, автор приключенческих и детективных романов.
Уолпол, Хью (1884–1941) — английский писатель натуралистической школы.
«Год жизни шел тогда тридцатый» (фр.). Начальная строка поэмы Франсуа Вийона «Большое завещание».
То — Скука! — Облаком своей houka одета,
Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.
Ш. Бодлер. Цветы зла. (Перевод Эллиса.)
Барри, Джеймс Мэтью (1860–1937), шотландский писатель, автор сказочной повести «Питер Пэн».
Роман Роберта Тресселла (1870–1911).
Рэкхем, Артур (1867–1939) — график, автор чрезвычайно изысканных иллюстраций к сериям сказок Барри и Рэнсома.
Строчка из песни XVI в., музыка Джона Доуланда, слова Генри Ли.
Из стихотворения XXXII в книге Шарля Бодлера «Цветы зла».
