Часов в двенадцать к ней зашел попрощаться Хьюберт. И Динни сразу поняла, что и он все знает. Хьюберт сказал ей, что остальную часть отпуска возьмет в октябре и вернется в Кондафорд. Джин останется дома до ноября, пока не родится ребенок. Врачи запретили ей жить в жарком климате до родов. В это утро Динни казалось, что Хьюберт опять стал таким, каким был прежде. Он сказал, как это хорошо, что ребенок родится в Кондафорде.
- Странно от тебя это слышать, - попыталась пошутить Динни. - Раньше ты не слишком жаловал Кондафорд.
- Ну, теперь у меня будет наследник, а это меняет дело.
- Ах, вот оно что! Ты уверен, что это будет наследник?
- Да, мы твердо решили, что у нас будет мальчик.
- А сохранишь ли ты Кондафорд до тех пор, пока он вырастет?
Хьюберт пожал плечами:
- Постараемся. Уж если до зарезу хочешь что-нибудь удержать, держи, и тогда не упустишь!
- Положим, и тогда это не всегда удается, - пробормотала Динни.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Слова Уилфрида "можете сказать ее родным, что я уезжаю" и сообщение Динни, что "все кончено", - пронеслись по семье Черрелов, как лесной пожар. Правда, никто не радовался, как обрадовались бы возвращению блудного сына. Все жалели Динни и даже побаивались за нее. Всем хотелось выразить свое сочувствие, но никто не знал, как это сделать. Сочувствие не должно выглядеть сочувствием, не то оно будет оскорбительной. Прошло три дня, а ни одному из членов семьи еще не удалось поговорить с ней по душам. Но вот Адриана наконец осенило: он позовет Динни куда-нибудь пообедать, хотя почему пища должна служить утешением - никто не знает. Он выбрал для встречи кафе, где кухня незаслуженно пользовалась хорошей репутацией.
Динни не принадлежала к числу нынешних девиц, для которых даже превратности судьбы служат предлогом нарумяниться, и Адриану сразу бросилась в глаза ее бледность. Но намекнуть ей на это он не решился. Ему вообще было трудно с ней разговаривать, - он знал, что мужчины, даже очень влюбленные, не теряют своих духовных интересов, в то время как женщины, даже не так сильно захваченные страстью, целиком ею поглощены. Тем не менее он стал ей рассказывать, как кто-то пытался провести его за нос.
- Он запросил пятьсот фунтов за кроманьонский череп, будто бы найденный в Суффолке. И выглядела вся эта история очень правдоподобно. Но я случайно встретил тамошнего археолога. "Ах, этот? - спросил он. - И вам, значит, он хочет всучить свою подделку? Известный жулик. Он уже выкапывал ее раза три. Давно пора упрятать этого типа в тюрьму. Держит череп в шкафу, каждые пять-шесть лет закапывает его в яму, выкапывает обратно и пытается продать. Может, череп и в самом деле кроманьонский, но купил он его во Франции лет двадцать назад. Если бы такой череп нашли у нас, это было бы действительно событие". Тогда я поехал туда, где череп нашли в последний раз. И теперь, когда меня предупредили, что он жулик и сам его закопал, мне все стало ясно. Да, древности почему-то всегда, как говорят американцы, "подрывают моральные устои".
- А что это был за человек?
- Восторженный такой парень, похож на моего парикмахера.
Динни засмеялась:
- Тебе надо что-то предпринять, не то он все равно его кому-нибудь продаст.
- Сейчас у нас депрессия. А она прежде всего бьет по торговле древностями и редкими изданиями. Пройдет не меньше десяти лет, прежде чем ему дадут приличную цену.
- А тебе часто стараются сбыть какую-нибудь подделку?
- Бывает. И кое-кому это даже удавалось. Но мне жалко, что я не попался на эту удочку... Прелестный череп! Такие теперь редко найдешь.
- Да, мы, англичане, становимся все уродливее.
- Неправда. Надень на людей, которых мы встречаем в гостиной и в лавках, сутану с капюшоном или камзол и латы - не отличишь от портретов четырнадцатого-пятнадцатого веков.
- Да, но мы стали презирать красоту! У нас она считается признаком слабости и распутства.
- Людям приятно презирать то, чего у них нет. Мы стоим в Европе всего лишь на третьем, - нет, пожалуй, на четвертом месте по обыденности внешнего облика. А если бы не унаследовали кое-что от кельтов, могли бы занять и первое место.
Динни оглядела кафе. Осмотр не подтвердил выводов дяди и потому, что мысли ее были заняты другим, и потому, что большинство обедающих оказались либо евреями, либо американцами.
Адриан смотрел на Динни с грустью: лицо у нее осунулось, глаза потухли.
- Значит, Хьюберт уже уехал? - спросил он.
- Да.
- А что ты сама собираешься делать?
Динни молчала, уставившись в тарелку. Наконец она подняла голову:
- Может, поеду за границу.
Рука Адриана потянулась к бородке.
- Понятно, - сказал он наконец. - А деньги?
- Денег хватит.
- И куда?
- Куда глаза глядят.
- Одна?
Динни кивнула.
- Неприятная сторона всякого отъезда заключается в том, что рано или поздно приходится возвращаться.
- Здесь мне пока нечего делать. Вот я, пожалуй, и облегчу участь моих ближних, избавив их от своего присутствия.
Адриан задумался.
- Ну что ж, дорогая, тебе виднее. Но раз уж ты настроилась съездить куда-нибудь подальше, мне кажется, что Клер обрадуется, если ты решишь поехать на Цейлон.
По невольному движению ее руки он понял, что мысль эта не приходила ей в голову, и продолжал:
- Мне почему-то кажется, что живется ей несладко.
Динни испытующе поглядела на дядю.
- У меня было такое же ощущение на свадьбе; мне его лицо не понравилось.
- У тебя ведь просто дар помогать другим, Динни. Как бы мы ни ругали христианство, но заповедь "Давайте, и воздастся вам" - великие слова.
- Эх, дядя, даже сын божий не прочь был иногда пошутить.
Адриан внимательно поглядел на нее:
- Если поедешь на Цейлон, не забудь, что плоды мангового дерева надо есть над миской: они очень сочные.
Вскоре он с ней расстался и, чувствуя, что больше сегодня работать не сможет, отправился на выставку лошадей.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
На Саут-сквер выписывали и "Текущий момент", - политические деятели не могут обойтись без такого рода прессы, иначе рискуешь не уследить за погодой на Флитстрит. Майкл за завтраком сунул газету Флер.
За шесть дней, которые Динни провела у них в доме, никто и словом не обмолвился об Уилфриде. Но теперь Динни спросила сама:
- Можно мне поглядеть?
Флер дала ей газету. Динни прочла заметку, ее слегка передернуло, но она продолжала завтракать. Кит нарушил молчание, сообщив, каких показателей добился Хеббс.
- Не правда ли, тетя Динни, он ничуть не хуже У. Дж. Грейса {Грейс Уильям (1848-1915) - известный в Англии игрок в крикет.}?
- Увы, Кит, я ни разу не видела ни того, ни другого.
- Как, ты не видела У. Дж.?
- По-моему, он умер, когда меня еще не было на свете.
Кит поглядел на нее с недоверием.
- А-а-а...
- Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, - сказал Майкл. - Тебе уже было лет одиннадцать.
- Неужели ты и правда никогда-никогда не видела Хеббса, тетя?
- Нет.
- А я его видел целых три раза. Я учусь бить согнутой рукой, как он. "Текущий момент" пишет, что Бредман - лучший игрок в мире. Как ты думаешь, он даже лучше Хеббса?
- Нет, но вокруг него легче поднять шумиху.
- А что такое "поднять шумиху"?
- То, чем занимаются газеты.
- Значит, выдумывать?
- Не обязательно.
- А сейчас о ком поднимают шумиху?
- Ты не знаешь.
- А вдруг знаю?
- Кит, не приставай! - сказала Флер.
- Можно взять яйцо?
- Можно.
Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец.
- Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?
- А что ты с ним сделал?
- Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.
- Не хвастайся, Кит.
Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.
Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.
- Ты очень занят?
- Нет, дорогая.
- Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?
- Сама видишь, "Леопард" продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?
- Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.
Майкл поглядел, как она храбро пытается улыбнуться, и нерешительно спросил:
- Хочешь, я о нем разузнаю?
- Если я ему буду нужна, он найдет меня сам.
- Я повидаюсь с Компсоном Грайсом. С Уилфридом у меня почему-то разговор не получается.
Когда она вышла, Майкл посидел, сердито перебирая письма, на которые ему так и не захотелось отвечать. Бедная Диннй! Какое все это безобразие! Потом он сдвинул письма в сторону и ушел.
Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-Гардена, - этот рынок по каким-то пока непонятным причинам влечет к себе литераторов. Когда Майкл около полудня вошел к молодому издателю, тот сидел в единственной прилично обставленной комнате своей конторы и с довольной улыбкой читал газетную вырезку. При виде посетителя он встал.
