- Хватит.
Даже не крик. Это было так удивительно отрепетировано, что мужчина постарше лишь сказал, хватит, и парни расслабились, оставаясь настороже, продолжая держать оборону, и отступили назад, образовав аккуратный круг.
Мужчина стоял полностью на свету возле магазина. Он понял это и шагнул в сторону, в темноту. Прозвучал его голос: - Ладно, еврейские ублюдки. Это была разминка. Ребята, поехали.
Тот, что был в зеленом свитере, почти плача, позвал: - Я не могу.
Мужчина вышел на проезжую часть и направился к нему. - Мы уходим, пошли.
Он взял парня за руку. Мистер Ньюмен и мистер Финкельштейн стояли, тяжело дыша, в центре улицы. Их спины почти соприкасались и они все еще держали биты в руках, как багры. Они наблюдали, как круг вокруг них отступил к углу. Теперь они услышали свое собственное дыхание и услышали дыхание парней и мужчины, который зажал одну ноздрю и высморкался на тротуар. На углу все пятеро перестали отступать и, повернувшись, скрылись в темноте аллеи.
Мистер Финкельштейн был полностью поглощен наблюдением за углом. Мистер Ньюмен повернулся, так, чтобы посмотреть на угол и стал рядом с ним. С минуту они стояли так, выжидая.
Мистер Ньюмен посмотрел на лицо мистера Финкельштейна и увидел, что у того из одной ноздри течет кровь. Он вынул носовой платок и приложил к носу мистера Финкельштейна. Взяв платок и прижимая его к носу, мистер Финкельштейн повернулся и, как пьяный, направился к магазину. Мистер Ньюмен молча пошел за ним и они вошли внутрь.
Мистер Финкельштейн присел на деревянный табурет и, убрав на миг носовой платок от носа, посмотрел, сколько вытекло, запрокинул голову назад и снова прижал платок к носу. Он продолжал крепко держать биту, уперев ее толстым концом себе в бедро.
Ньюмен подошел к нему и взялся за биту, но Финкельштейн не отпустил. Ньюмен взглянул на его направленные вверх глаза, его напряженные и беспомощные глаза и прекратил попытки забрать биту. Он не мог отвести от него взгляд и продолжал смотреть Финкельштейну в глаза. Ощущение было сродни тому, когда он увидел тогда, в кабинете Арделла совсем другую Гертруду, увидел ее изменившейся, ставшей для него человеком. Он снова взялся за биту и сказал: - Я не сделаю ничего плохого. - Он не это хотел сказать, но Финкельштейн, похоже, понял его и позволил бите выскользнуть из руки. Ньюмен попробовал прислонить ее стоя к витрине рядом со своей, но они начали падать, и он снова попытался прислонить их к стеклу, и его руки начали дрожать, и обе биты опрокинулись, ударились друг о друга, как падающие кегли и успокоились на полу. Он понял, что садится на пол, и от неспособности управлять собой из его груди начали вырываться рыдания, и он сел на пол, едва не упав навзничь. Он взглянул на уставившегося в потолок Финкельштейна, и услышал, что тихо всхлипывает, наблюдая, как кровь распространяется по белизне платка, который держал Финкельштейн. Вкус подступающей рвоты обжег его язык и он воскликнул, протестуя, и продолжал всхлипывать.
Финкельштейн что-то пробормотал под платком.
- Пустяки, - Ньюмен покачал головой, потер пальцами глаза и продолжил трясти головой, смахивая подступающие слезы.
Финкельштейн с усилием повернулся к нему, стараясь при этом удерживать голову запрокинутой назад. Посмотрев минуту на Ньюмена, он спросил: - Зачем вы это делаете?
Ньюмен вытер глаза рукавом и посмотрел на него.
- Идемте в дом, - сказал он. Его живот все еще полностью не принял прежнюю форму. - Идемте, я проведу вас.
Финкельштейн часто дышал.
- Сердце у вас в порядке? - спросил он.
Финкельштейн приподнял бровь, что означало, что не совсем.
Они так и сидели, не меняя положения. Постепенно Ньюмен почувствовал, как внутри у него все расслаблялось, начиная с шеи и опускаясь вниз. Он вдохнул, и теперь сделать это было не трудно. Он перекатился на бок, оперся на витрину и придвинулся к своим ногам.
- Идем, - дрожа, сказал он.
Финкельштейн встал после его прикосновения. Его тяжелая рука тряслась и была влажной. Кровь равномерно увеличивала пятно, которое покрывало всю переднюю часть рубашки. Ньюмен взял его руку и так они дошли до двери и вышли из магазина. Финкельштейн, не говоря ни слова, подождал на тротуаре, пока Ньюмен захлопнет двери и защелкнет замок. Свет остался включенным. Ньюмен провел своего товарища по несчастью по тротуару и по дорожке к его дому, потом на веранду, где открыл перед ним дверь.
- Ваша супруга ведь дома? - спросил он.
Финкельштейн покачал головой. - Она вместе с мальчиком и стариком поехала в Бронкс. К родственникам.
Ньюмен завел его на кухню и включил свет. Рубашка слишком промокла, чтобы ее можно было расстегнуть, поэтому, они разорвали ее и выбросили на заднюю веранду. Ньюмен вынул из холодильника формочку со льдом, высыпал кубики на кухонное полотенце и положил их Финкельштейну на лоб. Придерживая их, он устроил еврея на стуле так, чтобы голова у того опиралась на столешницу сделанного из светлой сосны стола.
Ньюмен стоял и, придерживая компресс, осмотрел кухню. Помещение было удивительно чистым. Надо признать, подумал он, что евреи чистоплотный народ. А потом, ему пришло на ум, что существует мнение, что они неопрятны. Ушибленная сторона головы пульсировала, его руки продолжали трястись, и он опустил взгляд на побледневшее лицо Финкельштейна. Когда он поворачивался чтобы посмотреть на него, он заметил висящее рядом с дверью зеркало и увидел в нем свое отражение. Его скула посинела. Галстук полностью развязался. Он вспомнил о пальто. Перемычка очков глубоко вонзилась в переносицу... Должно быть, все это время он прижимал их к лицу, понял он. Он обошел ноги Финкельштейна, сменил руку, держащую компресс, и, подойдя к зеркалу ближе, как во сне взглянул на свое лицо.
За всю свою жизнь он никогда не знал такого покоя, несмотря на поток текущей по нему крови. Внутри его возбужденного тела очень широко и глубоко разлилось спокойствие, и он уставился на свое отражение, физически чувствуя этот покой. Ему даже показалось, что он услышал звук - ровный, негромкий, звучащий где-то далеко. Он стоял и прислушивался к нему.
Уложив Финкельштейна в кровать, он вышел из дома, зашел в магазин и выключил там свет. Голос покоя снова тихо пел у него в ушах, и он стоял в темном магазине как будто, чтобы лучше расслышать звук, пытаясь постичь почему он делает его таким уверенным и избавляет от страха. Он вышел в дверь и подергал ее, чтобы убедиться, что она заперта, а затем снова вернулся в дом и оставил ключ от магазина на столике возле телефона. Держа рукой на выключателе в гостиной, он на мгновение замер и оглядел комнату. Его ноздри принюхались к воздуху. Снова и снова он переводил глаза с одного предмета обстановки комнаты на другой, как будто рассчитывая обнаружить что-нибудь странное.
Стоя в комнате он ждал. Потом подождал еще немного. И ничего странного он не заметил, это была обыкновенная комната обыкновенного человека.
Его рука выключила свет и он поспешил прочь из дома.
Выйдя на улицу, прежде чем направиться домой, он посмотрел по сторонам. Полицейской машины нигде не было. Широко шагая, он быстро перешел на свою сторону улицы и впервые почувствовал боль под ребром. Только теперь он смог подумать о Гертруде и о том, как она убежала, не сказав ни слова. Он был очень разгневан, однако почти во весь голос сказал, что было бы разумнее, если бы она не кричала, а побежала домой и вызвала полицию. Это было гораздо разумнее, однако... Если бы только она завизжала и бросилась на них. Это было бы хорошо, это было бы просто замечательно. Если бы только она смогла поступить так и после схватки чувствовать сейчас, то же, что и он, ему бы никогда не пришлось объяснять ей, почему он...
- Лалли?
Это было неправильно. Он тут же понял, что она выходила не из того дома. Он стоял и смотрел на нее на веранде, а потом увидел Фреда, который вышел и спокойно закрыл за собой дверь с сеткой для защиты от насекомых. В темноте он не видел их лиц. Она ждала, что он поднимется к ней, но он печально стоял на месте. С ее стороны нехорошо было выйти в это время из дома Фреда. Или из любого другого дома кроме его собственного. Это было так печально неправильно...
Она спустилась с веранды и остановилась перед ним на тротуаре под деревом.
- Что ты там делала? - спросил он тонким голосом, зная, что она там делала.
- Заходила к Фреду, - сказала она.
В ответ он потянулся и ласково коснулся ее локтя.
Она схватила его протянутую руку. Ее голос был деловитым, как в парке, когда она говорила с той истеричной девушкой. - Идем, - тихо настаивала она, - я рассказала ему. О Побережье и обо всем остальном.
Он отдернул свою руку. Казалось, в нем снова оживала истерия драки, и он опасался, что расплачется, если попытается заговорить.
Она не позволила ему убрать руку. - Идем, Лалли. Фред хочет поговорить с тобой.
