Он отдернул свою руку. Казалось, в нем снова оживала истерия драки, и он опасался, что расплачется, если попытается заговорить.
Она не позволила ему убрать руку. - Идем, Лалли. Фред хочет поговорить с тобой.
Он шагнул назад в то время, как она потянула его за руку к ступенькам веранды Фреда. - Так ты не звонила в полицию? - глухо спросил он.
- Когда я добежала сюда, все уже практически закончилось, - объяснила она. - Идем...
- Но ведь меня могли убить...
- Мы как раз собирались покончить с этим, - приблизив свое лицо к нему, пообещала она.
- Но, Герта, меня могли убить, пока ты...
- Быстрее, чем Фред их никто бы не остановил, ведь правда? Мы как раз собирались...
- Герта! - воскликнул он. Крик вырвался из его горла. Он беспомощно причитал, его рассудок обливался слезами, и крепко держа ее за руки, он начал уводить ее назад вдоль тротуара, всхлипывая: - Герта! Герта!
- Сейчас же прекрати!
- Ты даже не закричала! Ты убежала... Герта, ты убежала и оставила...
От прикосновения руки к плечу он резко повернулся, как от удара. Он не видел лица Фреда, но ощущал запах его сигары.
- Ньюмен, я хочу поговорить с тобой, - спокойно сказал Фред.
Гертруда обошла его сзади и стала рядом с Фредом лицом к нему. Они оба хотели с ним поговорить. Он слышал ее слова, что все в порядке, что все в полном порядке, Фред просто хотел поговорить с ним и извиниться...
Он слышал, как она раздраженно звала его, когда он уходил. Он знал, что он шел, но ударил он Фреда или нет... он не мог отчетливо вспомнить, что заставило его идти. Ее взволнованный голос звучал все реже, он продолжал идти, а затем стало тихо. Что-то мягкое легко коснулось его лодыжки, и он остановился, поднял с бордюра свое пальто и, поворачивая за угол, надел его.
Аллея была такой темной, как будто было три часа ночи. Широко шагая, он хорошо разогнался против ветра, который скрипел над его головой негнущимися ветками деревьев. Ветер обжигал его лицо как мыльная пена порез на коже, боль в груди от ходьбы усиливалась, и он осознал силу, которая в нем осталась. Его казалось, что глаза раскрылись очень широко, и он поглощал ими темноту, ощущая дикое желание испытать себя. Вспоминая, как он жестами пытался отправить их от себя к магазину, он цепенел от отвращения и требовал, чтобы нападавшие вышли к нему возле следующего дерева... или следующего... Как бы он заехал тому человеку, который сморкался на улице! Атаковать, нужно было атаковать. О Боже, если бы они подошли к нему сейчас! Если бы он мог драться, пока у него не отвалятся руки...!
Увидев огни станции подземки, он замедлил шаг, с удовольствием отметив, что прошел расстояние между двумя остановками подземки и не заметил этого. Всего за пять минут. Что-то вроде испытания, подумал он. За всю его жизнь первые пять минут без страха.
Он свернул с тротуара, поспешно пересек аллею и продолжил идти по боковой улице, рассматривая округу и пытаясь точно вспомнить сколько ему еще осталось идти. Вспоминая, он позволил окружающему миру померкнуть в сознании и размышлял о Гаргане и о Сити. Сити и миллионы за миллионами тех, кто роился вокруг него, - они сходили с ума. Он понял это так ясно, что едва ли встревожился, потому что он знал, что больше не боится. Они сходили с ума. Люди находились в психиатрических больницах, потому что боялись, что на них упадет небо, а здесь вокруг ходили миллионы таких же психически ненормальных, как и любой, кто боится какой-то определенной формы человеческого лица. Они...
Он вздрогнул от озноба и застегнул воротник пальто, но дрожь не унималась. У него начали стучать зубы. Ветер пробирался к его телу под одеждой и он еще прибавил шагу, подошел к углу и свернул. В нескольких метрах от угла он увидел зеленые лампы возле входа, поспешил к зданию и вошел.
Перед ним была комната с коричневыми стенами и проходящими вдоль стен, ничем не закрытыми, трубами парового отопления. В комнате находились непокрытые, коричневые столы. Было тихо и пахло паром и пылью. За письменным столом в свете зеленой настольной лампы в одной рубашке без пиджака сидел полицейский. Готовый и собранный, он оторвал взгляд от газеты.
Ньюмен подошел к столу и посмотрел в его обветренное загорелое лицо. Полицейский осмотрел его одним взглядом сверху донизу. - Что-то случилось? колеблясь, спросил он.
- Меня зовут Лоренс Ньюмен. Я живу на 68-й улице.
- Что произошло? - настаивал полицейский.
- Совсем недавно на меня напали и избили.
- Он ограбил вас?
- Нет. Их было шестеро. Пятеро молодых парней и мужчина постарше. Бандиты из Христианского Фронта.
Полицейский не пошевелился. Он сморщил лоб. - Откуда вы это знаете?
- Они уже давно пугали, что сделают это.
- Вы знаете, как зовут кого-нибудь из них?
- Нет, но я бы узнал двоих или троих из них, особенно того, постарше.
- Ну это это мало чем поможет. Мы не можем разыскивать людей, не зная их имен.
- Но они должны быть пойманы, это все что я могу вам сказать.
- Какая это улица?
- 68-я.
Полицейский думал, затем округлил рот трубочкой. - Это та улица с магазинчиком на углу.
- Именно так.
- Да-а, - рассеянно рассматривая стол, припомнил он, - это скверная улица. - Он поднял глаза. - Вам нужен врач или вы можете говорить?
- Я могу говорить. Со мной все в порядке, спасибо.
Формулируя вопросы, полицейский изучал край стола. Ньюмен смотрел на его широкое ирландское лицо. - Сколько из ваших живет на той улице? полицейский начал пробовать разрабатывать план.
- О чем вы? - едва слышно прошептал Ньюмен.
- На этой улице, - еще раз сказал полицейский. - Сколько из ваших там живет?
- Ну, - облизывая губы, сказал Ньюмен... и умолк.
Подняв глаза, полицейский дожидался показаний. Мистер Ньюмен внимательно рассмотрел его лицо в поисках малейшего следа враждебности, но ничего не обнаружил. Он почувствовал, что если он поправит того, потому что на самом деле он не был евреем, это не будет трусостью. Но офицер решил, что он еврей и теперь казалось, что опровержение этого было отречением и осквернением его собственной недавней очищающей ярости. Он стоял, собираясь отвечать, и искренне желая мгновенного разряда молнии, который бы огненным ударом уничтожил деление людей на группы, и изменил их так, чтобы для них было неважно какого они рода-племени. Это больше не должно быть важно, заклинал он, хотя в его жизни это когда-то было чрезвычайно важно. И так, будто эти слова навсегда соединят его с совсем недавней яростью и навсегда отделят от тех, кого он теперь ненавидел, он сказал,
- Там, на углу, живут Финкельштейны...
- Только они и вы? - перебил полицейский.
- Да. Только они и я, - сказал мистер Ньюмен.
Потом он сел и полицейский, выбрав один из множества карандашей перед собой на столе, начал записывать его заявление. Рассказывая, мистер Ньюмен чувствовал, как будто он избавлялся от тяжести, которую почему-то долго-долго нес на себе раньше.
