Небо под зубцами сторожевой башни расчерчивали черные прутья решетки. А что, если все эти сорок лет он был одержим - одержим разумом? Что если полная свобода рассудка, лишенного древних алогичных запретов "Ты не должен" и "Ты не смеешь", превращает жизнь человека в абсурд?..
Небо подернулось розовой пеленой, в камере стало заметно темнее; вверху, над зубцами сторожевой башни, медленно кружили черные птицы. Нет, задача не решалась изначально. Видимо, поставленная разумом цель и нож, как средство, не решают задачи - человек не дорос до опытов с ножом. Может быть, позже, гораздо позже... Сейчас человек слишком юн и неистов. Страшно и подумать, что он натворил на Родине Революции, в Бастионе Свободы! Глеткины оправдывают любые средства, которые помогают сохранить Бастион. И как же чудовищно это выглядит изнутри! Нет, в Бастионе Рай не построишь. Бастион-то будет и сохранен, и упрочен, но помыслы народов от него отвратятся. Режим Первого запятнал идею социально справедливого Революционного Государства, подобно тому, как Папы средневековья запятнали идею Христианской Империи. Флаг Революции задубел от крови.
Рубашов принялся шагать по камере. Сумерки сгущались безмолвной тьмой. Вероятно, скоро за ним придут... В логические выкладки вкралась ошибка. Нет, видимо, была неверной вся логическая система мышления. Вперые это пришло ему в голову, когда Рихарда объявили агентом-провокатором, но он не довел свою мысль до конца. Возможно, Революция была преждевременной - и поэтому обернулась кровавой бойней. Да-да, они ошиблись во времени. К первому веку до новой эры римская цивилизация окончательно исчерпалась, и лучшие граждане той древней эпохи решили, что настала пора перемен, - а потом прогнивший до основания мир агонизировал в течение пяти веков. У Истории невероятно медленный пульс: человек измеряет время годами, она - столетиями; возможно, сейчас едва начинается второй день творения. Эх, как это было бы замечательно - жить и разрабатывать новую теорию об относительной политической зрелости масс!..
Камеру заполняла темная тишина. Он слышал лишь шорох своих шагов. Шесть с половиной шагов к двери, откуда придут его забирать, шесть с половиной шагов к окну, за которым разливается ночная тьма. Да, скоро все будет кончено. Так во имя чего он должен умереть? На этот вопрос у него не было ответа.
Ошибочной оказалась система мышления; возможно, ошибка коренилась в аксиоме, которую он считал совершенно бесспорной и повинуясь которой жертвовал другими, а теперь вот другие жертвовали им - в аксиоме, что цель оправдывает средства. Она убила революционное братство и превратила бойцов Революции в одержимых. Как он написал в тюремном дневнике - "Мы выбросили за борт балласт буржуазных предрассудков, а поэтому вынуждены руководствоваться одним-единственным мерилом - разумом". Возможно, вот он - корень беды. Возможно, человечеству необходим балласт. И возможно, избрав проводником разум, они шли таким извилистым путем, что потеряли из виду светлую цель.
Возможно, наступает эпоха тьмы.
Может быть, позже, гораздо позже, подымется новая волна Движения с новым знаменем и новой верой - в экономические законы и "океаническое чувство". Возможно, создатели новой Партии будут носить монашеские рясы и проповедовать, что самая светлая цель оправдывает только чистые средства. Возможно, они ниспровергнут догму, что личность есть множество в N миллионов, безлично поделенное на N миллионов, утвердят другой арифметический принцип - умножения, и тогда не аморфные массы, а миллионы личностей образуют общество, причем "океаническое чувство" миллионов создаст безграничную духовную Вселенную...
Рубашов замер и оглянулся на дверь. В коридоре слышался приглушенный рокот.
3
Рокот походил на барабанный бой, доносимый издали порывами ветра, он звучал все громче; Рубашов не шевелился. Ноги отказывались ему служить, он чувствовал, как тяжкое земное притяжение подымается по ним. Он оторвал их от пола и, глядя в очко, отошел к окну. Потом перевел дыхание и закурил. Внезапно ожила стена у койки:
внимание пришли за заячьей губой он шлет вам привет
За Заячьей Губой... Ноги снова обрели подвижность, Он быстро подошел к металлической двери и стал барабанить в нее ладонями - ритмично и часто. Он был последним: Четыреста шестая камера пустовала, на нем обрывалась акустическая цепочка. Плотно прижавшись глазом к очку, он барабанил ладонями по массивной двери.
Коридор тонул в электрическом мареве. Он видел, как обычно, четыре камеры - от Четыреста первой до Четыреста седьмой. Рокот нарастал. Послышались шаги - шорох подошв о каменные плиты. Внезапно показался Заячья Губа, у него мелко тряслась челюсть, как и на очной ставке у Глеткина; руки, скованные за спиной наручниками, неестественно вывернулись локтями в стороны. Он не мог различить человеческого глаза, приникшего изнутри камеры к очку, и слепо обшаривал взглядом дверь, словно последняя надежда на спасение была у него связана с рубашовской камерой. Потом прозвучал невнятный приказ, и замерший арестант шагнул вперед. За ним появился высокий охранник с пистолетной кобурой на поясном ремне. Через секунду и охранник и арестант скрылись.
Рокот оборвался, наступила тишина. И сразу же послышался негромкий стук в стену у койки:
он вел себя достойно
С тех пор как Рубашов объявил, что сдается, Четыреста второй упорно молчал. Сейчас он сам продолжил разговор.
вам осталось минут десять как ваши нервы
Было очевидно, что Четыреста второй пытается облегчить ему последние минуты. В нем поднялась волна благодарности. Он сел на койку и медленно простучал:
хочется чтобы все уже было кончено
уверен вы не станете праздновать труса,
тотчас ответил Четыреста второй,
вы же чертовски мужественный парень... чертовски мужественный,
повторил он - только для того, чтобы заполнить паузу,
его сажают а он расписывает груди что чаши с пенным шампанским ха ха вы чертовски мужественный парень.
Рубашов оглянулся на дверь и прислушался. В коридоре было по-прежнему тихо. Сосед, видимо, угадал его мысли:
не прислушивайтесь я скажу когда они появятся... чем бы вы занялись если б вас оправдали
Рубашов подумал и твердо ответил:
астрономией
ха ха,
отстукал сосед,
я бы может тоже говорят на планетах тоже обитают живые существа разрешите дать вам один совет
конечно,
с удивлением отозвался Рубашов.
только не обижайтесь совет солдата отлейте всегда лучше чтоб заранее дух силен плоть немощна ха ха
Рубашов усмехнулся и подошел к параше. Потом сел на койку и отстукал:
большое спасибо прекрасная мысль а какие у вас перспективы на будущее
Четыреста второй отозвался не сразу. Через несколько секунд он медленно ответил:
почти восемнадцать лет одиночки точнее шесть тыщ пятьсот тридцать дней. Он помолчал и негромко добавил:
я завидую вам.
И - после паузы:
хоть в петлю шесть тыщ пятьсот тридцать ночей без женщины
Рубашов задумался. Потом отстукал:
вы можете читать можете заниматься
не те мозги,
ответил поручик. И вдруг торопливо застучал:
идут
Рубашов медленно поднялся с койки, с секунду раздумывал и громко передал:
вы очень помогли мне спасибо за все
Заскрежетал ключ. Дверь распахнулась. На пороге появился высокий охранник и человек в штатском с какими-то бумагами. Штатский назвал Рубашова по фамилии и монотонно прочитал судебный приговор. Охранник завернул ему руки за спину и защелкнул на запястьях браслеты наручников. Выходя, он услышал торопливый стук:
я завидую вам завидую завидую прощайте
Коридор был наполнен приглушенным рокотом. Рубашов знал, что к каждому очку прижимается живой человеческий глаз, но он смотрел прямо перед собой. За бетонной дверью Одиночного блока прощальный рокот резко оборвался. Браслеты наручников врезались в запястья - охранник защелкнул их слишком туго. А когда он заводил ему руки назад, он их резко вывернул, и они болели.
Показалась лестница, ведущая в подвал. Штатский - у него были глаза чуть навыкате - остановился и равнодушно спросил Рубашова:
- Есть у вас какое-нибудь последнее желание?
- Нет, - коротко ответил Рубашов и начал спускаться по винтовой лестнице. Штатский молча смотрел на него равнодушными, немного навыкате глазами.
Ступени были узкими и скупо освещенными. Рубашов не мог держаться за перила и напряженно нащупывал ступени подошвами. Прощальный рокот сменился тишиной. Сзади, тремя ступенями выше, раздавались шаги высокого охранника.
Лестница спирально уходила в подвал. Рубашов нагнулся, чтобы глянуть вниз, - пенсне соскользнуло, послышался звон, и осколки ссыпались на последнюю ступеньку. Рубашов замер, беспомощно сощурился, но потом ощупью закончил спуск. Судя по звукам, охранник нагнулся и сунул разбитое пенсне в карман; Рубашов не стал оглядываться назад.
