— Серега, я правильно говорю?
— Правильно, Евдокия Васильевна, — почтительно подтверждал Сергей Бодров.
Мимо скамейки прошел совсем юный молодой человек лет шестнадцати со свертком и кивнул Бодрову. Тот встал и пошел за ним следом.
Они поднялись на четвертый этаж. Бодров открыл дверь квартиры.
— Это я, — успокоил он выглянувшего в прихожую Бодрова-старшего.
Бодров-старший вышагивал по коридору, прислушиваясь к доносившимся фразам.
— Сколько? — спрашивал его сын.
— Полтораста.
— Переплатил. Они же из Гонконга, к тому же с плохой пропиткой.
Наконец молодой человек вышел, и тогда вошел Бодров-старший.
— Поговорим! — потребовал.
— Поговорим, — согласился Бодров-младший.
Бодров-старший окинул взглядом комнату и брезгливо скривился. Стены комнаты были оклеены яркими обложками, рекламными проспектами из журнала мод. Журналы мод и выкройки были навалены на столе, лежали стопками на полу и подоконнике. А над письменным столом был пришпилен плакат: размноженный фотографически один и тот же женский зад. На первой фотографии он был первозданно гол, на следующих обтянут колготками, брюками, юбками разной длины, цвета и формы.
Бодров-младший достал уже сметанные брюки и уселся за машинку.
— Когда все это закончится? — спросил Бодров-старший.
— Что значит все?
— Все это, — Бодров-старший обвел жестом комнату, стопы журналов мод и выкроек и напоследок ткнул в фотографию, которая его особенно раздражала.
— По-видимому, никогда, — сказал Бодров-младший и включил швейную машинку.
— Перестань! — выкрикнул Бодров-старшнй. — Неужели ты не понимаешь? Так дальше нельзя!
— Почему? — спросил Бодров-младший.
— Ты сегодня уже не художник-модельер, а председатель фабкома! Ну а какой ты председатель фабкома? Ты вдумайся только в эти слова! Председатель и портной-домушник! Если кто узнает, что ты шьешь на дому, знаешь, что будет?
— Ничего не будет, — спокойно возразил Бодров-младший. — И на кого я шью? На себя, на тебя, на мать и денег с вас за шитье не беру. Хотя мог бы. И потом, мне нравится шить. Или ты думаешь, лучше марки собирать?
— Ладно, — вздохнул Бодров-старший. — Если ты не проколешься раньше, тебя все равно не переизберут на следующий срок.
Я тебя прошу только об одном: раз тебя избрали… зажмись!
— Как это зажаться? — не понял Бодров-младший.
— Как-как? А вот так! Нечего сидеть со старухами на скамейке, будто ты пенсионер.
— Что еще?
— Надо прилично одеваться. Без всяких этих платочков и цветочков. Белая рубашка и галстук. Костюм скромных тонов: лучше темносерый или темно-синий.
— Что еще?
— Решить женский вопрос. На стороне — твое личное дело, а на фабрике завяжи тройным узлом. Чтобы даже подумать не могли!
— Думать все равно будут, — возразил Бодров-младший.
— И вообще, — сказал Бодров-старший. — Ты жениться собираешься?
— А на ком?
— А что — не на ком? Посмотри, сколько на фабрике симпатичных девушек.
— Ты же говоришь, на фабрике нельзя.
— Нельзя легкомысленно, раз ты теперь руководство. А если серьезно, честь по чести, то народ поймет и даже одобрит.
— А при чем здесь народ? Мне ведь жениться, а не народу.
Отец, все больше распаляясь и уже жестикулируя от возбуждения, начал возражать. Конечно, у него была своя точка зрения на проблемы семьи и брака, и эта точка зрения была самой верной. А сын уже не слышал, он рассматривал отца, как будто видел его впервые. Стрижка полубокс, крупный нос, нависающий над верхней губой, рубашка навыпуск, отчего намечающийся животик уже выглядел солидным животом. Брюки вельветовые, пижамные, с пузырями на коленях, что делало Бодрова-старшего ниже ростом и чуть криволапым.
Вначале Бодров-младший вправил отцу рубашку в брюки, потом заменил сами брюки отглаженными, чуть сужающимися внизу. Вместо рубашки появилась легкая домашняя куртка. Полубокс был заменен на польку, отчего дынеобразная голова отца округлилась, были введены усы, чуть спускающиеся вниз, и нос перестал нависать, Теперь перед ним был пожилой, но еще крепкий мужчина, спокойный и умиротворенный. И жесты у него были более плавные, округлые. Бодров-старший улыбнулся, сел в кресло, достал пачку «Беломорканала». Бодров-младший посомневался и заменил папиросы трубкой.
— Ты понял? — спросил Бодров-старший. И перед сыном стоял прежний отец, в пузырящихся на коленях штанах, плохо подстриженный, в мятой рубахе и растоптанных тапочках на босу ногу.
— Понял, — сказал сын.
— И еще. — Отец заколебался, по все-таки сказал: — Может, уберешь со стены задницу, а?
— Так это же фотография манекена.
— Манекен-то манекен, — согласился отец, — но уж больно натурально похож… Ну ладно… Это не самое главное.
— Я тоже так думаю.
— Но ты о главном подумай, — напомнил отец. — Хреново ведь на фабрике дела идут.
— Да уж не блестяще, — согласился сын.
С утра было уже жарко. Шли женщины в открытых летних платьях, молодые люда в рубашках с короткими рукавами, девчонки в платьях, которые держались на тесемочках, прикрывая только грудь и бедра и выставляя под солнце плечи и спины.
Зато выделялось руководство фабрики. Это были пожилые и средних лет женщины в костюмах. Привычный жакет, юбка, скромная кофточка. Они будто копировали директора фабрики Лыхину Людмилу Сергеевну. Она тоже была в толпе работниц. Как и все, ровно к восьми часам.
… Войдя в свой кабинет, Лыхина раскрыла окна, включила вентилятор. И тут же в кабинет вошла Виктория Семеновна Федяева — секретарь парткома фабрики, худенькая женщина лет тридцати пяти в сером костюмчике. И вслед за нею еще одна женщина — председатель фабкома, теперь уже бывший.
— Ну что? — сказала Лыхина. — Наш бабский триумвират рассыпался. Разбавили мужиком.
— Да какой он мужик, — усмехнулась бывший председатель.
— А ты что, с гам спала? — грубовато спросила Лыхина.
— Еще чего, — раздраженно ответила бывший председатель. — Я женщина приличная.
— Ладно, приличная женщина, — сказала Лыхина. — Сама виновата. Заелась, крикливой слишком стала. С народом так нельзя. Вот и переизбрали.
— Посмотрим, как этот, с платочками и галстучками, тебе будет помогать…
— Посмотрим, — согласилась Лыхина. — Сдавай дела и выходи на прежнее место в плановый. Сделаешь выводы, на следующий срок снова тебя будем выдвигать. В моей поддержке можешь не сомневаться.
— Спасибо, — бывший председатель встала и вдруг заморгала ресницами, готовая тут же расплакаться.
— Прекрати, — сказала Лыхина. — И выше голову.
В кабинете остались Лыхина и Федяева.
— Плохо подготовили мы собрание, Плохо, — сказала Лыхина.
— Ну почему же? — возразила Федяева. — Я хоть и не предполагала такого оборота, но решение правильное. На последнем заседании она, как базарная торговка, кричала. А Бодров дельный работник и человек интеллигентный.
— Я этого интеллигента вот с таких пор знаю. — И Лыхина показала, с каких пор от пола она знает Бодрова. — Конечно, парнишка он с норовом, но ничего, не таких обламывали…
В фабкоме сидели два председателя: бывший и вновь избранный. Бывший — в скромном кримпленовом костюме в полоску и новый — в пестренькой рубашонке, с платочком на шее, в узких джинсах.
— Принимайте дела, — бывший председатель начала доставать папки. Папок было много: около двух десятков.
В кабинете зазвонил телефон. Бывший председатель трубку не снимала. Тогда трубку снял Бодров.
— Председатель фабкома Бодров слушает, — ответил он спокойно, как будто отвечал так уже не одну сотню раз.
Бывший председатель усмехнулась. Бодров, не обращая на это внимания, сосредоточенно слушал. Бывший председатель отошла к окну и с высоты седьмого этажа стала смотреть на фабричный двор, на железнодорожную ветку, которая была проложена до фабрики, на вагоны, из которых сейчас разгружали гигантские свертки с материей, на электрокары, снующие по двору фабрики. Сдерживая слезы, она заморгала и вдруг совсем по-девчоночьи всхлипнула. Испуганно обернулась, не заметил ли Бодров, но Бодров ничего не заметил, он слушал кого-то по телефону.
— Нет, — наконец сказал он. — Нет, — повторил еще раз и положил трубку.
Потом взглянул на стоящую у окна женщину, на скучный ее костюм в полоску, на тщательную прическу с волнами химической укладки… Тут же заменил жакет на расшитую кофту. Подумав, сделал на кофте более широкий вырез, волосы собрал в узел. Теперь перед ним стояла уже зрелая, но еще прекрасная женщина с пышными плечами, высокой грудью и тонкой талией. Бодров не мог не улыбнуться этой красивой и яркой женщине.
А женщина нахмурилась. Ее раздражал внимательный взгляд Бодрова. Она застегнула пуговицу на жакете и скучно сказала:
