- Что же? - спросила вдова.
- В моем возрасте следует верить всему, - сказала вдова. И безразлично спросила: - Так что же такое они говорят?
- Что Ребека Исабель не моя дочь.
- У нее нос Асисов, - сказала она.
А потом, подумав о чем-то, рассеянно спросила:
- Кто говорит это?
Роберто Асис грыз ногти.
- Листок наклеили.
Только теперь вдова поняла, что темные круги под глазами у ее сына не от бессонницы.
- Листки не живые люди, - назидательно сказала она.
- Но пишется в них только то, о чем уже говорят, - возразил Роберто, даже если сам ты этого еще не знаешь.
Она, однако, знала все, что в течение многих лет говорили жители городка об их семье. В доме, полном служанок, приемных дочерей и приживалок всех возрастов, от слухов было невозможно спрятаться даже в спальне. Неугомонные Асисы, основавшие городок еще в те времена, когда сами были всего лишь свинопасами, как магнит притягивали к себе сплетни.
- Не все, что говорят люди, - правда, - сказала она, - даже если ты знаешь, о чем они говорят.
- Все знают, что Росарио Монтеро спала с Пастором, - сказал он. - Его последняя песня была посвящена ей.
- Все это говорили, но определенно никто не знал, - возразила вдова. А теперь стало известно, что песня была посвящена Марго Рамирес. Они собирались пожениться, но никто не знал об этом, кроме них двоих и его матери. Лучше бы они не охраняли так свою тайну - единственную, которую в нашем городке удалось сохранить.
Роберто Асис посмотрел на мать горящим, трагическим взглядом.
- Утром была минута, когда мне казалось, что я вот-вот умру.
На вдову это не произвело никакого впечатления.
- Все Асисы ревнивы, - отозвалась она. - Это самое большое несчастье нашего дома.
Они замолчали. Было почти четыре часа, и жара уже спала. Когда Роберто Асис выключил вентилятор, весь дом уже проснулся и наполнился женскими и птичьими голосами.
- Подай мне флакончик с ночного столика, - попросила мать.
Она достала из него две круглые сероватые таблетки, похожие на искусственные жемчужины, и вернула флакон сыну.
- Прими и ты, - сказала она, - они помогут тебе уснуть.
Он тоже достал две, запил их водой, которую оставила в стакане мать, и снова опустил голову на подушку.
Вдова вздохнула и опять умолкла в раздумье, а потом, перенося, как обычно, на весь городок то, что она думала о полудюжине семей их круга, сказала:
- Беда нашего городка в том, что, пока мужчины в горах, женщины остаются дома одни.
Роберто Асис уже засыпал. Глядя на небритый подбородок, на длинный, резко очерченный нос, вдова вспомнила покойного мужа. Адальберто Асису тоже привелось узнать, что такое отчаянье. Он был огромный горец, который лишь один раз в жизни надел на пятнадцать минут целлулоидный воротничок, чтобы позировать для дагерротипа, стоявшего теперь на ночном столике. О нем говорили, что в этой же самой спальне он застал со своей женой мужчину, убил его и зарыл труп у себя в патио. На самом деле было совсем другое: Адальберто Асис застрелил из ружья обезьянку, которая сидела на балке под потолком спальни и смотрела, как переодевается его жена. Он умер сорока годами позже, так и не сумев опровергнуть сложенную о нем легенду.
Падре Анхель поднялся по крутой лестнице с редкими ступенями. На втором этаже, в конце коридора, на стене которого висели винтовки и патронташи, лежал на раскладушке полицейский и читал. Чтение захватило его, и он заметил падре только после того, как тот с ним поздоровался. Свернув журнал в трубку, полицейский приподнялся и сел.
- Что читаете? - спросил падре Анхель.
Полицейский показал ему заглавие:
- "Терри и пираты".
Падре обвел внимательным взглядом три бетонированные камеры без окон, с толстыми стальными решетками вместо дверей. В средней камере спал в одних трусах, раскинувшись в гамаке, второй полицейский; две другие камеры пустовали. Падре Анхель спросил про Сесара Монтеро.
- Он здесь, - полицейский мотнул головой в сторону закрытой двери. - В комнате начальника.
- Могу я с ним поговорить?
- Он изолирован, - сказал полицейский.
Настаивать падре Анхель не стал, а спросил только, как чувствует себя заключенный. Полицейский ответил, что Сесару Монтеро отвели лучшую комнату участка, с хорошим освещением и водопроводом, но уже сутки как он ничего не ест. Он даже не притронулся к пище, которую алькальд заказал для него в гостинице.
- Боится, что в ней отрава, - объяснил полицейский.
- Вам надо было договориться, чтобы ему приносили еду из дому, посоветовал падре.
- Он не хочет, чтобы беспокоили его жену.
- Обо всем этом я поговорю с алькальдом, - пробормотал, словно обращаясь к самому себе, падре и направился в глубину коридора, где помещался кабинет с бронированными стенами.
- Его нет, - сказал полицейский. - Уже два дня сидит дома с зубной болью.
Падре Анхель отправился навестить его. Алькальд лежал, вытянувшись, в гамаке; рядом стоял стул, на котором были кувшин с соленой водой, пакетик болеутоляющих таблеток и пояс с патронташами и револьвером. Опухоль не опала.
Падре Анхель подтащил к гамаку стул.
- Его следует удалить, - сказал он.
Алькальд выплюнул соленую воду в ночной горшок.
- Легко сказать, - простонал он, все еще держа голову над горшком.
Падре Анхель понял его и вполголоса предложил:
- Хотите, поговорю от вашего имени с зубным врачом?
А потом, вдохнув побольше воздуха, набрался смелости и добавил:
- Он отнесется с пониманием.
- Как же! - огрызнулся алькальд. - Разорви его в клочья, он и тогда останется при своем мнении.
Падре Анхель глядел, как он идет к умывальнику. Алькальд открыл кран, подставил распухшую щеку под струю прохладной воды и с выражением блаженства на лице продержал ее так одну или две секунды, а потом разжевал таблетку болеутоляющего и, набрав в ладони воды из-под крана, плеснул себе в рот.
- Серьезно, - снова предложил падре, - я могу с ним поговорить.
Алькальд раздраженно передернул плечами.
- Делайте что хотите, падре.
Он лег на спину в гамак, заложил руки за голову и, закрыв глаза, часто, зло задышал. Боль стала утихать. Когда он снова открыл глаза, падре Анхель сидел рядом и молча на него смотрел.
- Что привело вас в сию обитель? - спросил алькальд.
- Сесар Монтеро, - без обиняков сказал падре. - Этот человек нуждается в исповеди.
- Он изолирован, - сказал алькальд. - Завтра, после первого же допроса, можете его исповедать. В понедельник нужно его отправить.
- Он уже сорок восемь часов... - начал падре.
- А я с этим зубом - две недели, - оборвал его алькальд.
В комнате, где уже начинали жужжать москиты, было темно. Падре Анхель посмотрел в окно и увидел, что над рекой плывет яркое розовое облако.
- А как его кормят?
Алькальд спрыгнул с гамака и закрыл балконную дверь.
- Я свой долг выполнил, - ответил он. - Он не хочет, чтобы беспокоили его жену, и в то же время не ест пищу из гостиницы.
Он стал опрыскивать комнату инсектицидом. Падре поискал в кармане платок, чтобы прикрыть нос, но вместо платка нащупал смятое письмо.
- Ой! - воскликнул он и начал разглаживать его пальцами.
Алькальд прервал опрыскивание. Падре зажал нос, но это не помогло: он чихнул два раза.
- Чихайте, падре, - сказал ему алькальд. И, улыбнувшись, добавил: - У нас демократия.
Падре Анхель тоже улыбнулся, а потом сказал, показывая запечатанный конверт:
- Забыл отправить.
Он нашел платок в рукаве и, по-прежнему думая о Сесаре Монтеро, высморкал раздраженный инсектицидом нос.
- Как будто его посадили на хлеб и воду, - сказал он.
- Если это ему правится... - отозвался алькальд. - Мы не можем кормить насильно.
- Меня больше всего заботит его совесть, - сказал падре.
Не отнимая платка от носа, он наблюдал за алькальдом, пока тот не закончил опрыскивание.
- Должно быть, она у него нечиста, раз он боится, что его отравят, сказал алькальд и поставил баллон на пол. - Он знает, что Пастора любили все.
- Сесара Монтеро тоже, - сказал падре.
- Но мертв все-таки Пастор.
Падре посмотрел на письмо. Небо багровело.
- Пастор, - прошептал он, - не смог даже исповедаться.
Перед тем как снова лечь в гамак, алькальд включил свет.
- Завтра мне станет лучше, - сказал он. - После допроса можете его исповедать. Это вас устраивает?
Падре был согласен.
- Только чтобы успокоить его совесть, - заверил он.
Величественно поднявшись, он посоветовал алькальду
не увлекаться болеутоляющими таблетками, а алькальд, со своей стороны, напомнил падре, что тот хотел отправить письмо.
- И, падре, - сказал алькальд, - поговорите, пожалуй, с зубодером.
Он посмотрел на священника, уже спускавшегося по лестнице, и, улыбнувшись, добавил:
- Это тоже будет содействовать установлению мира и спокойствия.
Телеграфист, сидя у дверей своей конторы, смотрел, как умирает вечер. Когда падре Анхель отдал ему письмо, он вошел в помещение, послюнявил языком пятнадцатицентавовую марку (авиапочта плюс сбор на строительство) и начал рыться в ящике письменного стола. Когда зажглись уличные фонари, падре положил на деревянный барьер несколько монеток и, не попрощавшись, ушел.
