но твое вольнодумство, Рудольф, портит все дело. Там, наверху, проявления вольнодумства не одобряются. И все-таки я сделаю для тебя все, что в моих силах…” А потом садится за столик и говорит: “Однако ты не должен распускать по Праге всякие враки обо мне, Рудольф. Все равно никто тебе не верит. Мои книги повсюду. Школьники читают мои поэмы, десятки тысяч человек читают мои романы, по телевизору идут мои пьесы. Распространяя эти слухи, ты лишь выставляешь себя безответственным, озлобленным типом. И, позволь мне это сказать, к тому же слегка чокнутым”. Я ему в ответ: “Но, Блеха, я ничего не говорю. Ни одной живой душе ни разу не сказал”. А он говорит: “Да будет тебе, дружище, старина, тогда почему все всё знают?” А я ему: “Потому что их дети читают твои поэмы, сами они читают твои романы, а потом они включают телевизор и видят твои пьесы”.
Прага, 5 февраля 1976
Без четверти восемь меня будит телефонный звонок. – Это я, твоя будущая жена. Доброе утро. Пришла тебя навестить. Я внизу, в холле. Поднимаюсь к тебе.
– Нет, нет. Я сам к тебе спущусь. Речь шла насчет обеда, а не завтрака.
– Чего ты боишься? Почему не хочешь, чтобы я к тебе пришла, ведь я люблю тебя? – спрашивает Ольга.
– Здесь не самое подходящее место. Сама знаешь.
– Я поднимаюсь.
– Ты ищешь неприятностей на свою голову.
– Не на свою, – говорит она.
Не успеваю я застегнуть брюки, а она уже стоит на пороге, в длинном замшевом пальто – похоже, оно прошло с ней войну и окопы, в высоких кожаных сапогах, будто прямиком с огородных грядок. На фоне этих поношенных, грязных звериных кож ее белая шея и белое лицо выглядят волнующе беззащитными – и становится понятно, почему с ней проделывают не самые приятные вещи: замурзанная, нахальная и беспомощная той глубокой, неизбывной сексуальной беспомощностью, которая даже буржуазных мужей с успехом превращала в гордецов в салонах и жеребцов в спальнях. Раз я всего боюсь, все равно, куда идти. Что ж, она не просто идет, она уже пришла: безрассудное отчаяние во плоти.
Быстро впускаю ее и захлопываю дверь.
– Благоразумие не твой конек.
– Никогда о нем не слышала. А к чему ты это сказал? – спрашивает она.
Указываю на медную люстру над кроватью – там, как еще в Нью-Йорке предупредил меня Сысовский, чаще всего устанавливают подслушивающее устройство.
– Находясь в номере, – предупреждал он меня, – думайте, о чем говорите. Жучки спрятаны повсюду. И по телефону лучше ничего важного не обсуждать. Не говорите с ней о рукописи по телефону.
Я продолжаю одеваться, а она плюхается в кресло у окна.
– Ты должен понять, – громко говорит она, – что я выхожу за тебя не из-за денег. Я выхожу за тебя, – продолжает она, указывая на бра, – потому что ты сказал, что полюбил меня с первого взгляда, а я этому поверила и сама с первого взгляда тебя полюбила.
– Да ты совсем не спала.
– Как могла я спать? Я только и думала что о своей любви к тебе, а она и радует, и печалит одновременно. Когда я думаю о нашей свадьбе и наших детях, мне не до сна.
– Давай сходим куда-нибудь позавтракать. Пойдем отсюда.
– Прежде скажи мне, что ты меня любишь.
– Я люблю тебя.
– Поэтому ты на мне женишься? Из-за любви?
– А какие еще бывают причины?
– Скажи, что ты во мне любишь больше всего.
– Твой здравый смысл.
– Но ты не должен любить меня за мой здравый смысл, ты должен любить меня саму по себе. Перечисли мне все, за что ты меня любишь.
– За завтраком.
– Нет. Сейчас. Я не могу выйти за человека, с которым едва знакома… – произнося это, она что-то карябает на обрывке бумаги, – и поставить под угрозу свое счастье, сделав неверный выбор. Мне нужно убедиться. В этом мой долг перед собой. И перед моими старенькими родителями.
Она протягивает мне записку, я читаю. “Не думай, что чешские полицейские хорошо все понимают, даже по-чешски. Говори четко, медленно и громко”.
– Люблю твой ум, – говорю.
– А красоту?
– Люблю твою красоту.
– А тело?
– Люблю твое тело.
– А заниматься со мной любовью?
– Несказанно.
Ольга, указывая пальцем на люстру:
– Что значит “несказанно”, дорогой?
– Что-то, что невозможно выразить словами.
– И со мной спать лучше, чем с американками.
– С тобой лучше всего на свете.
В гостиничном лифте, где помимо нас едут лифтер в униформе (тоже агент полиции, если верить Болотке) и три японца, ранние пташки, Ольга меня спрашивает:
– Ты уже в Чехословакии кого-нибудь отымел?
– Нет, Ольга. Хотя при этом кое-кто в Чехословакии, возможно, отымел меня.
– Сколько стоит номер в этой гостинице?
– Не знаю.
– Ну конечно. Ты ведь богач, зачем тебе знать. А знаешь ли ты, для чего в больших гостиницах ставят жучки, и непременно над кроватями?
– Для чего?
– Подслушивать иностранцев во время секса. Интересно ведь, как женщины кончают на разных языках. Цукерман, как кончают американки? Что они при этом говорят? Научи меня.
Внизу из-за стойки выдвигается администратор и направляется к нам через холл. Вежливо передо мной извинившись, он по-чешски обращается к Ольге.
– Говорите по-английски! – возмущается она. – Чтобы и он понимал! Пусть он тоже услышит эти оскорбления!
Администратор, коренастый седовласый мужчина с казенными манерами и замкнутым, неулыбчивым лицом, ее негодования не замечает, продолжает гнуть свое на чешском.
– Что такое? – спрашиваю у нее.
– Объясните! – кричит она на клерка. – Объясните ему, что вам нужно!
– Сэр, эта дама должна предъявить удостоверение личности. Таково правило.
– А откуда взялось такое правило? – наседает она. – Объясните ему!
– Иностранных гостей мы регистрируем по паспорту. Если чешские граждане хотят подняться к ним в гости, они должны предъявить удостоверение личности.
– Чешские граждане, за исключением проституток! Им ничего предъявлять не надо, только деньги! Так вот, я – проститутка. Забирайте свои пятьдесят крон – и оставьте нас в покое!
Она тычет деньги ему в лицо, он отворачивается.
Мне Ольга говорит:
– Простите, нужно было вас об этом предупредить. Хлестать женщину плеткой в цивилизованном мире противозаконно, даже за плату. Но все будет шито-крыто, если отстегнуть мрази денег. Вот, – кричит она, снова обращаясь к клерку, – берите сотню! Это я вам не в обиду! Хотите полторы? – Будьте добры, ваше удостоверение личности, мадам.
– Вам известно, кто я, – рычит она, – в этой стране меня знает каждый.
– Мне необходимо внести номер вашего удостоверения в журнал учета, мадам.
– Скажите на милость, почему обязательно нужно ставить меня в неловкое положение на глазах у потенциального мужа? Почему вы заставляете меня испытывать стыд за свой народ перед человеком, которого я люблю? Посмотрите на него! Посмотрите на то, как он одет! На его пальто с бархатным воротником! На его брюки – не с крошечной молнией, как у вас, а с пуговицами! Вы что, добиваетесь того, чтобы мужчина передумал жениться на чешской женщине?
– Я всего лишь хочу взглянуть на удостоверение личности, сэр. Я сразу его
