он мрачно улыбнулся.
Она вдруг рассмеялась.
– Боже мой! Хороша парочка! Сидим здесь, ноем, жалеем себя, пьем, а наши любимые тем временем обретаются в настоящем мире, видят настоящих людей, делают настоящие вещи, словом, живут как надо. Но настоящие ли они? Настоящие? Иногда посреди ночи я просыпаюсь, потому что меня мучает этот вопрос, и тогда начинаю бродить по дому, подхожу к спящим детям, гляжу на них. Я не хочу, чтобы они выросли такими, как он. Но и такими, как я, не хотела бы их видеть. – Она отвернулась, с безнадежным видом уставившись в стену. Взволнованный вид и распущенные волосы ее очень молодили. – Что мне делать?
– Мне всегда казалось, что женщинам легче, – сказал Вивальдо.
Кэсс повернула к нему лицо, теперь она не казалась уже такой юной.
– Что легче?
– Понять, что делать.
Кэсс рассмеялась, откинув голову.
– Господь с тобой, Вивальдо. Почему?
– Не знаю. Мужчинам нужно думать о куче разных вещей. А женщинам – только о мужчинах.
Она рассмеялась еще звонче.
– Ты думаешь, это легче?
– Разве нет? Наверное, ты права.
– Послушай, Вивальдо… Если мужчины не знают, что происходит, чем они занимаются и куда идут – что делать женщинам? Если Ричард не знает, чего он хочет в жизни, как могу я помочь ему? И что мне говорить нашим сыновьям? – Ее вопрос повис в воздухе, вызвав невольное воспоминание (было десять минут восьмого) об интонациях Идиного голоса и блеске ее глаз в момент ссоры. Меня просто тошнит от вас, белых парней. Ты хочешь знать, что тебе делать, а всего-то и надо – расплатиться с долгами!
Не было ли мольбы за этим яростным потоком слов?
– Я закажу тебе еще чего-нибудь, – сказал Вивальдо.
– Хорошо. Приду домой пьяненькая, а может, еще куда подамся. Извини, я отлучусь. – Небрежным жестом она подозвала официанта, а сама, подхватив свою громадную сумку, прошествовала в дамскую комнату.
«А всего-то и надо – расплатиться с долгами». Ему казалось, что он находится на острове, окруженный со всех сторон неясным гулом, бессмысленной музыкой – всей обстановкой коктейль-холла; ему вспомнились его ошибки и промахи, в которых он обвинял Иду. Первая ссора произошла у них в апреле, спустя месяц после того, как она переехала к нему. Тогда воскресным днем позвонила его мать и напомнила, что через неделю день рождения младшего брата, Стива, и что по этому поводу соберется вся семья. Предполагая, что он постарается избежать присутствия на торжестве, она сразу же заговорила с ним ворчливым, раздражительным тоном. Этого он не выносил, и его ответные реплики звучали резко и враждебно. Все повторялось снова: стареющая запуганная женщина и ее взрослый сын продолжали разыгрывать все ту же драму, начавшуюся с его младенческих лет. Ида из кухни все слышала и смотрела на него во все глаза. Он поймал ее взгляд и вдруг, поддавшись внезапному импульсу, расхохотался и неожиданно для себя произнес: «Ты не будешь возражать, если я приду с подругой?» Он сразу же почувствовал, как напряглась Ида, – она была просто взбешена.
– Если она приличная девушка, мы будем только рады, – ответила мать.
Вивальдо тут же ощутил искреннее раскаяние, представив себе озадаченное лицо матери; она, конечно, в очередной раз подумала: ну почему старший сын всегда доставляет ей одни хлопоты? Из кухни тем временем угрожающе донеслось негромкое пение Иды.
– Она очень хорошая девушка, – быстро и совершенно искренне сказал он. И тут же, бросив случайный взгляд в сторону Иды, осекся. Он не мог произнести: мама, это цветная девушка, потому что мать на другом конце провода немедленно решит – и кто осудит ее? – что он в очередной раз собирается подвергнуть эпатажу и унижению своих родственников. – Мне хочется, чтобы вы познакомились. Правда хочется. – Его слова прозвучали абсолютно неискренне. Сам он думал: но я должен сказать им о ней. Должен заставить их с этим смириться. Вивальдо снова взглянул на Иду. Теперь она курила, листая журнал.
– Что ж, – проговорила мать, уступая ему, хотя и с некоторым сомнением, – приведи ее к нам. Соберутся все родные, тебя так давно не видели, меня то и дело спрашивают о тебе. Я знаю, что твой отец скучает по тебе, хотя и не говорит об этом, и Стивен тоже, да и все мы, Дэнни, скучаем. – Родные называли его Дэнни.
Родные – это сестра, зять, брат, отец, мать, дядья и тетки, двоюродные братья и сестры, миазмы скорби, злобы, подозрительности и страха. Неизбежные сплетни о неизвестных ему людях, разговоры о деньгах, детских болезнях, счетах за лечение, беременностях, ничтожных изменах мелких людишек, бородатые и убогие анекдоты и яростные, безумные споры о политике. По справедливости им следует жить в стойле, с лошадьми и коровами, и не судить о вещах, в которых они ничего не смыслят. Вивальдо ненавидел себя за эти мысли, как всегда сбитый с толку коварной природой своего несправедливого отношения к людям.
– О’кей, – попытался остановить он словесный поток матери. Она тем временем сообщала ему, что у отца вновь обострилось желудочное заболевание. Желудочное заболевание, как бы не так! Да у него уже вся печенка распалась. Теперь он все стены у них заблюет, ну и вонища будет!
– Так ты придешь с подругой?
– Не знаю еще. Там посмотрим.
Вивальдо попытался представить Иду в семейном кругу. Для них и он-то был большим испытанием, один он приводил семью в отчаяние. Появление Иды доведет их до белого каления, и бог знает, что скажет отец, желая, чтобы чернокожая девушка почувствовала себя раскованно.
А мать все продолжала чирикать: за краткие минуты телефонных контактов она словно пыталась достичь понимания, которое не приходило годами.
– Я приду, – сказал он, – до свидания, – и повесил трубку.
И все же когда-то он любил ее и сейчас любит, любит их всех.
Он перевел взгляд с умолкшего телефона на Иду.
– Хочешь пойти со мной на день рождения?
– Нет уж, спасибо, дорогой. Хочешь заняться семейным воспитанием и позабавить их слайдами? Цветными слайдами, – и она насмешливо глянула на него, оторвавшись от журнала.
Вивальдо рассмеялся, но чувство вины перед Идой и матерью не отпускало его.
– Мне хотелось бы познакомить вас. Им это пойдет на пользу. Они такие мещане…
– Что им пойдет на пользу? – Она опять погрузилась в чтение.
– Ну… встреча с тобой. Они неплохие люди. Просто очень ограниченные.
– Я же сказала тебе, Вивальдо, что не интересуюсь воспитанием твоей семьи.
Где-то глубоко внутри он почувствовал себя уязвленным.
– Ты что, думаешь, они безнадежны?
– На это мне глубоко наплевать. Но я решила, что больше никогда не буду подопытным кроликом для белых, которые хотят уяснить для себя, человек я или нет. Если им это не ясно, тем хуже, и тогда я лично желаю им окончить дни в страшных муках.
– Звучит не очень по-христиански, – сказал Вивальдо шутливо. Он с радостью прекратил
