бы этот разговор.
– Не знаю ничего лучше. Христианским заповедям меня учили все те же белые.
– О, черт! – разозлился он. – Опять то же самое.
Журнал полетел ему прямо в лицо, больно ударив по переносице.
– Что ты имеешь в виду, белый недоносок? – Она передразнила его. – Опять то же самое! Я живу в этой квартире больше месяца, а ты все еще думаешь, как забавно будет явиться со мной к твоей матери! Черт бы тебя побрал, вонючий белый либерал, ты что, думаешь, она лучше меня, а? – У нее перехватило дыхание, и она грозно двинулась на него, уперев руки в бока. – Значит, ты считаешь, что твоей потаскушке-матери будет полезно познакомиться с твоей шлюхой-негритянкой? Отвечай же!
– Да прекрати ты наконец! К нам же полиция вот-вот пожалует.
– И пусть пожалует. Я им скажу, что ты подобрал меня на улице и отказываешься платить, так и скажу. Раз считаешь меня шлюхой, тогда и обращайся со мной как со шлюхой, черт бы тебя побрал вместе с твоей белой висюлькой!
– Ида, я сказал глупость, прости. Но я совсем не то имел в виду, что ты думаешь. И, конечно, не хотел тебя обидеть.
– Нет, хотел. И имел в виду именно то. Знаешь почему? Потому что ты так устроен. Все вы, белые мужики, так устроены. А ваши белые подружки с плоскими задницами мнят о себе, что писают лучшим имбирным пивом и между ног у них бриллиант чистой воды. Если бы не проститутки, вам и перепихнуться было бы не с кем. Это факт. Все вы затраханные людишки. Слышишь? Затраханные людишки.
– Ладно, – сказал он устало. – Пусть мы затраханные людишки. Только замолчи. У нас и так забот хватает.
Это соответствовало истине: и хозяин дома, и соседи, и местный полицейский не одобряли присутствия Иды в квартире. Так что выразился он еще слишком тактично.
Ида изобразила на лице притворное раскаяние:
– Прости. Я совсем забыла. – Она вернулась на кухню, открыла сервант и побросала на пол все находившиеся там тарелки. Слава богу, их было немного.
– Хоть о чем-то пожалеешь, – сказала она. Единственные два стакана она вдребезги разнесла о холодильник. Вивальдо заслонил собой проигрыватель и, глядя на мечущуюся по кухне со слезами на глазах Иду, вдруг расхохотался. Она набросилась на него, как фурия, била и царапала его, а он, обороняясь рукой, продолжал смеяться. У него даже живот заболел. Жильцы потеряли терпение: кто колотил по трубе, кто по стене или по полу, а Вивальдо все хохотал. В конце концов он свалился на пол и катался, заливаясь смехом. Наконец к нему нехотя присоединилась Ида.
– Вставай с пола, ты, болван. Боже, ну какой же ты болван!
– Я же из породы затраханных людишек, – объявил он. – Боже, смилуйся надо мной. – Ида снова не могла удержаться от смеха, он потянул ее за собой на пол. – Смилуйся надо мной, детка, – сказал он. – Пожалей. – Стуки не прекращались, и тогда он сказал: – Вот ведь поселились в доме затраханные людишки, даже нельзя спокойно заняться любовью…
Кэсс вернулась, успев за время отсутствия причесаться и освежить косметику, глаза ее горели сухим огнем. Она села на свое место и подняла рюмку.
– Я готова, можно уходить, – сказала она и прибавила: – Спасибо тебе, Вивальдо. Не поговори я сейчас с другом, боюсь, не смогла бы жить.
– Смогла бы, – проговорил Вивальдо, – но я понимаю, что ты имеешь в виду. За тебя, Кэсс, – и тоже поднял рюмку. Было без двадцати восемь, теперь он уже боялся звонить в ресторан. Вот расстанется с Кэсс, тогда и позвонит.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Не знаю. Думаю нарушить одну из заповедей, кажется, шестую. О прелюбодеянии.
– Нет, прямо сейчас.
– Сейчас и собираюсь нарушить.
Оба рассмеялись. Что-то подсказало Вивальдо, что она не шутит.
– Я его знаю?
– Ты с ума сошел? Представь себе людей из окружения Ричарда!
Вивальдо улыбнулся.
– Ну хорошо. Только, пожалуйста, без глупостей, Кэсс.
Она опустила голову.
– Вряд ли я способна на измену, – пробормотала она и прибавила: – Давай уйдем.
Они подозвали официанта, расплатились и вышли на улицу. Солнце садилось, но пекло не меньше. Камень, сталь, дерево, кирпич и асфальт, весь день поглощавшие жар, будут теперь отдавать его до утра. В молчании прошли они два квартала до Пятой авеню, и было в этом молчании нечто, из-за чего Вивальдо оттягивал момент расставания, ему почему-то не хотелось отпускать Кэсс.
Они остановились на безлюдном перекрестке, где почти не было движения.
– Тебе куда? – спросил он.
Она окинула взором улицу. Со стороны парка показалось желто-зеленое такси.
– Не знаю. Пойду, наверное, в кино.
Машина остановилась перед светофором. Кэсс резко вскинула руку.
Вивальдо вновь предложил свои услуги:
– Хочешь, пойдем вместе? Я буду твоим телохранителем.
Она рассмеялась.
– Спасибо, Вивальдо, но в этом нет необходимости. Меня больше не нужно опекать. – Такси свернуло в их сторону, подъехало и остановилось. Вивальдо посмотрел на Кэсс, удивленно подняв брови.
– Ну… – начал было он.
Она открыла дверцу машины. Вивальдо придержал ее рукой.
– Спасибо, Вивальдо, – повторила она. – Спасибо за все. Я тебе скоро позвоню. Или ты позвони. Я буду дома.
– О’кей, Кэсс, – он легко потрепал ее по щеке. – Будь умницей.
– И ты. До свидания. – Она села в такси, Вивальдо захлопнул за ней дверцу. Кэсс склонилась к шоферу, что-то говоря, и машина, тронувшись, покатила к центру. Она, обернувшись, успела помахать ему рукой, и тут такси свернуло в сторону.
Для Кэсс прощание с Вивальдо было как прощание моряка с землей: кто знает, что случится за то время, пока он будет вдали от нее. После пересечения 20-й улицы и Седьмой авеню Кэсс попросила шофера проехать еще квартал и высадить ее у кассы кинотеатра «Лоус Шеридан», там она расплатилась и в конце концов оказалась на балконе этой чудовищной обители идолопоклонства. Она закурила, радуясь, что находится в темноте, которая не давала ей, однако, чувства защищенности. На экране тем временем вовсю виляла бедрами девица, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении Дорис Дей. Кэсс вдруг подумала: безумие было идти в кино, я его терпеть не могу, и неожиданно для себя разревелась. Она плакала, продолжая смотреть на экран, завеса слез отделяла от нее широкое красное лицо Джеймса Кегни, которое не поддавалось никакому гриму. Взглянув на часы, Кэсс увидела, что сейчас ровно восемь. Много это или мало? – задала она себе идиотский вопрос, зная, что из такого вот глупого поведения проистекают многие ее беды. Боже мой, тебе тридцать четыре года, выходи на улицу и звони ему. Но она выжидала, не переставая задавать себе один и тот же вопрос: рано сейчас звонить или поздно. Наконец, когда на экране стала свирепствовать широкоформатная цветная буря, Кэсс спустилась вниз и отыскала телефонную будку. Войдя внутрь, набрала номер, услышала автоответчик и, снова поднявшись на балкон, села на свое место.
Кэсс с трудом высидела этот бесконечный фильм. В девять
