или собираться в большом театре и разыгрывать эти идеи на сцене, или идти на большие зеленые луга и бегать с сачками за идеями, как за бабочками. Нет ничего опаснее, чем склонность принимать идеи всерьез, и нет ничего прекраснее – вообще, это единственная по-настоящему прекрасная вещь в этой жизни – чем умение видеть в идеях просто игры, чем они, собственно, и являются. Вот мы сидим тут с вами и играем в игру, и для нас нет ничего важнее, чем эти два льва – ваш и мой. Символ есть символ – в мире символов все одинаково, все одинаково огромно и одинаково ничтожно, это-то и приятно. Что же со мной было дальше, спросите вы? Постепенно я все-таки устал от одновременного ощущения тотального бессилия и чувства, что я могу все исправить. Находясь в этом подвешенном состоянии, я наконец понял, что мне следует сделать. Я решил совершить поступок, который мог бы вызывать у меня настоящее, обоснованное чувство вины, чтобы взять эту вину на себя и сказать: да, я совершил некое действие, и теперь я виновен, но в этом и только в этом. И тогда я забрал все средства из кассы компании, в которой работал, взял отпуск, в первый же день пересек границу и отправился в путь, в путь к жизни в относительной свободе от чувства вины, но вышло все совсем не так, как я задумывал.
Лука Эгмон так увлечен собственным монологом, что теряет бдительность и не замечает, как капитан подкрадывается ближе, набрасывается на него, прижимает спиной к скале и визгливо кричит:
– Вы поможете мне вырезать моего льва! Хватит нести чушь, я устал от вашей проклятой болтовни. Как думаете, зачем я вас спас – чтобы вы строили козни против меня? Как вы думаете, зачем я предупредил вас, что эти дьявольские фрукты смертельно ядовиты? Просто так?! Нет, я спас вас лишь потому, что такого льва можно вырезать только вдвоем. Я могу взять и заставить вас помогать мне, ведь я сильнее, я могу купить вас, потому что у меня в карманах полно бисера, а другой валюты на этом острове нет.
Острый край скалы врезается в лопатку, Лука Эгмон изворачивается, но никак не может высвободиться из стальной хватки противника, и тогда он шепчет:
– Капитан, вы ошибаетесь. Вам не удастся заставить меня. Можете избить меня до смерти, но как вы можете заставить меня вырезать на скале вашего льва? Можете связать меня, но и тогда от меня не будет никакого толку. У вас нет ни единого шанса заставить меня делать то, чего я не хочу. К тому же я перед вами не в долгу, хоть вы якобы и спасли мне жизнь.
Нет, Лука совершенно не чувствует, что он в долгу перед капитаном. Все происходящее – просто игра не на жизнь, а на смерть, и чувство долга тут ни при чем. Гораздо важнее узнать, способен ли ты убить того, кто спас тебе жизнь. Наверное, способен.
– В нашей игре нет правил, капитан, – продолжает он, – поэтому вам не победить. Вы просто впустую тратите время, а между тем солнце заходит, наступают сумерки, и уже совсем скоро вам будет не разглядеть клеймо на вашем сапоге – не забывайте, огня у нас больше нет. Есть другой вариант: честная и быстрая игра по правилам. Правила такие: мы придумываем задания друг для друга – сложные, но не невыполнимые. Тот, кто не сможет выполнить задание, – проигрывает, и его лев побежден.
Капитан отпускает его, садится с другой стороны скалы, ожесточенно бьет рукой по голенищу сапога.
– Бросим жребий и определим, кто будет первым выполнять задание, – предлагает Лука Эгмон, – кто угадает, в какой руке камень, тот проиграл.
Сжав кулаки, он вытягивает руки перед собой, взгляд капитана некоторое время мечется туда-сюда, а потом он показывает на левую руку, не зная, что Лука прячет по камню в обеих руках, – просто в правой руке камушек очень маленький, и он успевает незаметно обронить его на землю, прежде чем раскрыть ладонь и показать ее капитану.
Капитан поднимается на ноги, на его губах бабочкой дрожит испуганная полуулыбка.
– Итак, что вы приготовили для меня, Эгмон? – спрашивает он, пытаясь делать вид, что спокоен, хотя все его тело бьет дрожь.
– Вам надо переплыть лагуну, – быстро произносит Лука, стараясь говорить как можно уверенней.
– Туда и обратно?
– Да, туда и обратно.
– В одежде?
– Можете раздеться до пояса.
– Брюки и обувь?
– Не снимайте.
Капитан сбрасывает с себя рубашку и кидает ее Луке Эгмону, ежится, но совсем не от холода, направляется к берегу и медленно заходит в воду. На остров опускаются те самые зеленоватые сумерки, когда весь мир становится густым светом, когда ночь разевает пасть и высовывает язык, чтобы попробовать этот свет на вкус. Поверхность лагуны напоминает шелковое покрывало, и, когда капитан входит в воду, Луке кажется, что он слышит шелест ткани. До последнего капитан не плывет, а идет, делает первый гребок, когда вода доходит ему почти до плеч; голова издалека напоминает покачивающееся на волнах ведро, лоб погружен в воду, темные волосы вскоре превращаются в узкую черную струйку на зеленой поверхности лагуны. Капитан постепенно разгоняется, сапог с плеском все чаще бьет по воде, но примерно на середине лагуны наконец происходит то, что должно было произойти. Со дна прямо под ним неожиданно всплывает рыба, капитан успевает лишь сдавленно вскрикнуть – поверхность лагуны остается при этом почти зеркальной, а вот воздух вокруг Луки Эгмона на секунду будто взрывается, и у него перехватывает дух. Постепенно разодранное тело капитана перестает держаться на поверхности, голова резко исчезает под водой, как будто ее кто-то потянул за нитку, и все становится тихо и спокойно. По шелку лагуны проходит легкая рябь – единственный признак того, что мир истекает кровью, – но вскоре блестящая зеленая ткань разглаживается и обретает привычную безжалостность.
Лука Эгмон остается один. Никогда еще он не был настолько одинок, даже находясь среди сочувствующих и пытающихся утешить. Он выбрасывает рубашку капитана в лагуну, но тут же жалеет о сделанном, заходит в воду, достает ее, отжимает и прикрывает ею остывающий труп на берегу. Некоторое время он сидит рядом с белой скалой, подкидывает в руке камень и тут вдруг вспоминает, что ни один из них – ни он, ни капитан – о камне не позаботились. Его принес сюда кто-то другой: точно не англичанка – она действительно проходила здесь после того, как
